— А мы уже! — высунулся Чубик.
— Что «уже»?
— Это… набрали.
— Собирайте ещё.
Шли неторопливо, растянувшись по всему лесу.
Многие уже едва плелись, когда мы вышли на большое убранное поле. Вдали, посередине его, был островок непаханой земли с кустами и несколькими ёлками.
— Там будем отдыхать, — показал учитель, и все оживились: давно ждали, когда же остановимся.
Островинка средь поля была сухая, видимо, её обдувало ветром, и только издали казалась она крошечной, на самом деле — шагов пятьдесят в длину. Из земли выступали камни, и мы поняли, почему её не пахали. Тут было хорошо: далеко видно и за ёлками укрыто от ветра. Все повалились прямо на траву, разлеглись на сухом дёрне. Только и слышалось:
— Ой, как я устала!
— Ой, ноги едва донесла!
— Как далеко-о!
— А сколько ещё?
— Ещё столько же, — сказал учитель.
* * *
Анатолий Васильевич наломал мелких веточек, как-то по-особому сложил их шалашиком, поджёг, и огонь затрепетал, зачихал, загудел; через пять минут тут горел яркий недымный костёр и на рогульках висело ведро.
Я чистила картошку. Мальчишки открывали банки с тушёнкой. Всё это оказалось в рюкзаке Анатолия Васильевича. А есть хотелось так, что набегала слюна.
— Ну, пока варится, — сказал Анатолий Васильевич, — давайте сюда ваши растения. Будем определять.
Мы вывалили перед ним целую копну увядших и подсохших растений и цветков, от которой пахло осенью и сыростью.
— Начнём с цветов! — Учитель выбрал жёлтые одинаковые цветки. — Может быть, кто-нибудь знает?
— Одуванчики, — высунулась Ленка.
— Не совсем точно. Это одуванчик, но лесной и осенний, называется смешно — кульбаба. Записали?
И он начал раскладывать розово-белые крепкие цветы.
— Это тысячелистник. Лекарственное растение, употребляется при катаре дыхательных путей и как потогонное: Вот это нивянка. Нет, не ромашка, а нивянка, или поповник… это буквица, это золотая розга, манжетка, кисличка, журавельник, иначе лесная герань… клевер — это вы должны знать, гусиная лапка, земляника, рябина, купавка, аконит, борец волчий…
Он называл растения мгновенно, не задумываясь, по одному листику, и все мы видели — он говорит правду, не притворяется знающим. Он действительно знал это всё.
Когда записали и рассортировали листочки и травы, суп сварился, и мы принялись за него, сидя и лёжа у костра, с таким аппетитом, что я не помню, когда ещё так вкусно, с наслаждением ела.
Трудно рассказать, какой был тут гомон, смех, шутки, фырканье, как мазались сажей, как пили чай из того же ведра и какой он был коричневый, густой и сладкий. Жаль, что надо было вставать и шагать ещё километров восемь. Все мы сидели рассолоделые, и не хотелось двигаться.
