— Я тоже согласная… Я, бабушка, поеду с тобой тоже! Я тебе там, в поле, ох как помогу!
Но шумный, большой, занявший собою чуть не пол-избы бригадир на Любашу и не взглянул, а бабушка её голоса будто и не слышала.
Бабушка сама до того разволновалась, что так вот и сидела с кружкой в руках, и всё глядела в кружку, словно ответ на вопрос был написан где-то там, на самом донце.
— На одни сутки, говоришь?
— На одни… — поспешно кивнул Иван Романыч. — Туда и обратно на собственной карете домчу.
— Ну, ежели так… — вздохнула наконец бабушка и поставила кружку на стол. — Ну, ежели так, утречком за нами обеими заезжай.
Заложье, куда привёз бригадир новую повариху с помощницей, было когда-то маленькой деревенькой, но теперь все здешние жители перебрались на центральную усадьбу в Любашин посёлок, и от Заложья осталось только название местности, да колодезный сруб весь в крапиве и лопухах, да замшелый амбарчик.
Вокруг амбарчика высились алые рябины, под ними стоял грубо тёсанный стол и маленькая печка с чёрною самоварной трубой. Бригадир подкатил прямо к печке.
— Ну вот и приехали!
— Приехали с орехами, — подтвердила бабушка и, покряхтывая, зашевелилась в тесной коляске, стала выбираться.
А Иван Романыч тут же и заспешил:
— Ну, я помчался. К комбайнам помчался.
И он в самом деле побежал, забухал сапогами по тропке к околице, где, грохоча и пыля, мчались по жёлтому, ржаному полю, уходили всё дальше и дальше друг за дружкою к знойному горизонту три высоких комбайна.
Бабушка смахнула со стола рябиновые листья, подняла корзину, распустила запасной фартук.
— Ну-ка примерь…
Фартук оказался длинен Любаше, да зато был в голубую клетку, не хуже, чем у самой бабушки. А когда Любаша повязала его и сверху подвернула, то и по длине он стал почти в самый раз.
— Умница, — похвалила бабушка. — Теперь можно начинать.
Перво-наперво бабушка отправила Любашу в полутёмный амбарчик, и она там навыбирала из мешка в кастрюлю молодой картошки. Сама бабушка сходила к колодцу и принесла полное ведро воды.
Потом они вынесли кастрюлю с картошкой на лужайку, бабушка вплеснула в неё из ведра, нашла в дровах палку и давай этой палкой картошку крутить. Покрутила, покрутила, грязную воду слила, добавила чистой и опять принялась крутить.
Бурая картошка стала сначала светло-розовой, потом белой, а когда начали выбирать картофельные глазки, то и Любаша от бабушки не отставала.
Картошина за картошиной — шлёп, шлёп! — падали в воду, вода из кастрюли брызгала на стол и протекала в широкие щели столешницы. А там, под столом, пушились тёплые шары одуванчиков. Они щекотали Любашины пятки, над головой шелестели рябины, и от всего этого к Любаше пришло очень ласковое настроение. Она сказала:
