— Вот плутовка, — проворчал граф, гадая, на что рассчитывал этот северный ангел, не имевший, как говорили, ни друзей, ни покровителей.
Прикрывая руками детские слезы, обильно лившиеся из глаз, Рауль думал лишь о письме, которое получил сразу после возвращения в Париж, в котором Кристина, предательски бросившая его в Перросе, писала:
«Дорогой мой друг, милый товарищ моего детства, наберитесь мужества и не пытайтесь больше встречаться со мной. Если вы хоть чуточку любите меня, сделайте это ради той, которая никогда вас не забудет… Особенно прошу никогда больше не приходить в мою артистическую. Речь идет о моей жизни. И о вашей тоже. Ваша маленькая Кристина».
Размышления графа прервал гром аплодисментов. На сцену вышла Карлотта.
Действие в саду шло своим чередом.
Когда Маргарита закончила балладу о Фульском короле, раздались восторженные крики, а после арии о драгоценностях последовали громкие овации.
Ах, мне б такую парочку серег!
В них сразу кажешься гораздо краше.
Что толку в красоте природной нашей,
Когда наряд наш беден и убог.
С этого момента Карлотта, уверенная в своем голосе и своем успехе, уверенная в своих сидевших в зале друзьях, запела с опьяняющей страстью. Теперь это была уже не целомудренная Маргарита, а пылкая Кармен. Дуэт с Фаустом предвещал новый взрыв аплодисментов, когда вдруг произошло… нечто чудовищное!
Фауст опустился на колени и запел:
Твой милый рядом и мгновенно
Освободит тебя из плена.
Маргарита отвечала:
Ушам поверить я не смею.
Где он? Скорей к нему на шею!
Скорей, скорей к нему на грудь!
И в этот момент… в этот самый момент случилось, как я уже сказал, нечто невероятное.
Зал поднялся, подхваченный единым порывом. Оба директора в своей ложе не смогли сдержать крика ужаса… Зрители переглянулись, будто спрашивая друг у друга причину такого неожиданного явления… Лицо Карлотты выражало сильнейшую муку, в глазах горело безумие. Она только что допела фразу «Скорей, скорей к нему на грудь!», взяла дыхание для следующей и… застыла в оцепенении.
Из горла певицы, из этого совершенного инструмента, который еще ни разу не подводил Карлотту, из этого сложнейшего аппарата, которому для божественности недоставало лишь огня небесного — ибо только этот огонь потрясает и возносит души, — так вот, из этих уст выскочила… жаба!
Уродливая, отвратительная, мерзкая, брызжущая слюной, злобно квакающая жаба!
Как она туда попала? Как оказалась на языке? С согнутыми лапками, готовая прыгнуть еще выше, еще дальше, она выскочила прямо из гортани и… «квак!».
