— Доброе утро, мамушка! Не беспокойся — тепло ведь!
— Да уж знаю… Зима нынче вьюжная, простудная. Вот и барышни Осиповы все простужаются.
— И все-то ты знаешь, мамушка моя! Но барышни Осиповы не поэтому простужаются. Замуж им пора, да женихов нет порядочных!
Александр Сергеевич рассмеялся, и, хотя няня понимала, что на уме у него свои какие-то мысли, она тоже улыбнулась. И то сказать — бог милует, редко хворает Сашенька ее. Крепок здоровьем. Хоть и тела в нем мало — зато жизни на трех богатырей хватит! А что не хворает, по-своему ей, старой, объяснил. Мол, поэт — это и есть здоровье! Был бы там чиновником или лавочником («Не забыть бы — просил Александр Сергеевич сказать лавочнику, чтоб припас из Пскова бутыль свежих чернил!») — и болей себе на здоровье. Поэту, мол, жизнь сама напастей всяких вдосталь уготовила!..
То ли шутил, то ли взаправду так по-ученому. Ведь он и серьезное говорит шутя, и шутейное чье-нибудь близко к сердцу принимает… Барин Пущин, когда был в гостях, как-то шепотком, да так что, кажется, слезой давился, сказал ей: береги, мол, пуще глаза — нет больше такого человека на всю Расею! На всем божьем свете нет такого!.. Да она ли не бережет?.. Да и он ее шибче родной бережет. Бедный…
Пора, пожалуй, за завтрак браться, пока барин пишет. Не будет она мешать. Как он спешил из постели к письменному столу! Как-то сказал он ей: мысль, мол, что молния. Надо успеть ее заметить. И заметать. На бумаге! И слабой щепотью быстрых и бледных пальцев показал — будто иголкой управляется.
Сидит, сердешный, так и не надел на рукава халат. Кусает перо, лохматит кудри… Что-то черкает в том, что ночью написал. Целая стопа вон бумаг! Потянулся к ней, сгреб рукой…
— Мамушка! Все это сожги!
Арина Родионовна двумя руками взяла бумаги. Суеверно переводит взгляд с бумаг на Александра Сергеевича. Как же, мол, так? Сам писал до полночи — и сам велит жечь? Мыслимо дело — столько трудов! Чай, дельное. И рисуночки такие милые. Где рощица, где рожица… Жаль ведь! Да и оборот листов — чистый. Бумага, чай, дорого стоит…
— Жги, жги — не жалей! Стружка все, пустой ворох, а зерно, мамушка, вот! Будет хорошо и просто, коль перепишется раз со ста!
И смуглой рукой — один ноготь длиннющий отрастил, страх глядеть! — похлопал по единственному, чисто, без помарок и рисуночков, листу. Ворох половки — и так мало зерна. Знать, адова работа, прости, господь.
— Слово мое к читателю идет — вроде сам в гости зван! Должен я в пристойном виде предстать?.. А оставим этот хлам — как фальшивыми мощами потом торг пойдет!.. Всяких псевдоученых мужей расплодим на свою голову!.. По поводу каждого зачеркнутого слова пойдут тома строчить… Нет уж!.. Жги и не жалей, мамушка!
