Но вернемся к старушкам. Та, что меня обязала помыться, — мы с нею потом подружились. На выходной из общежития к ней в гости домой зван был. Я ведь из детдомовцев. Потом в активе был, это все здесь, в этих стенах! Помогал, разбирал, тогда бесконечные чистки были книжного фонда. Кто-то с полок снимался, кто-то ставился — немного запальчивое время было, наша юность!.. Есенина снимали — куда-то на «ща». Открыл, стал читать — и оторваться не мог. Переписал, дружкам по ФЗУ давал, попадало мне… Всяко было. Но интерес прежних библиотекарш к читателю был человеческим, ныне, не в обиду вам сказать, — он «формулярный»… Понимаю, все другое, время, книги, читатели… И все же я за работу с читателем как конкретным человеком, с конкретной профессией, с индивидуальностью, если уж не — личностью, а не за работу с читателями вообще лишь — плановые мероприятия, отчеты, стенды, выставки, конференции, — ближе к массе, дальше от человека!.. Да, об облике прежних книг. Страницы на углах завертывались барашком, их разглаживали, все равно книжка разбухала, лохматилась, ее наряжали в газетный переплет — кто сам догадывался, кто по совету библиотекарш. Так она шла по рукам, в газетной спецовке, пока не замусолится газета — спецовка менялась. На страницах — как ни старайся — следы машинного масла. Ведь шла книга с нами на смену, на заводскую вахту, читалась в обеденный перерыв. Читалась в обеденный перерыв вслух — книга жила с нами от гудка до гудка: книга — друг! А здание, особняк библиотеки, — еще с дореволюционным стажем — тогда мне величественным показывалось! Храмом, дворцом!.. Ныне как приехал, как глянул — выше сорока лет дистанция — боже, какое милое, но какое маленькое здание («Нам строят еще в другом месте большое помещение!» — подала реплику заведующая городской библиотекой. Отнюдь не старушка, отнюдь не в черном — молодая, энергичная, как и подобает человеку, чем-то вообще заведующему!). Я не о том, я о масштабах детства и времени… О встрече с детством, которая всегда грустна, о новом масштабе задушевности… Ну тут я с ходу ничего, видно, путного не скажу. Тут писательское слово нужно: а оно небыстрое, трудное, зреющее из отчетливого чувства. А я волнуюсь…
Но тут я на минутку перестану выс-ту-пать — и попрошу вас пройти со мной в тот большой зал. Надеюсь, товарищ заведующая, позволите? Есть там одна вещица, так, пустячок, но я ей горжусь… Признаться, отчасти из-за нее и пришел сюда выс-ту-пать… Без нее, может, не поднял бы меня звонок вашей милой заведующей, не вдохновил бы ее музыкальный голос… Лежал бы в гостинице, отсыпался бы после поездок по колхозам — есть что рассказать, и написать тоже! — или сидел бы за однотумбным гостиничным столиком, шуровал бы, перебирал ногами, пиша что-то — гениальное. Обязательно гениальное! С таким чувством приступай, а там глядишь, вышло среднего достоинства, но искренне, значит — хорошо… Как, знаете, по поводу картины Рериха «Гонец» Толстой заметил — руль лодки надо держать выше против течения — тогда лишь, мол, лодка выйдет правильно, на нужный огонек!
