— Мудро! Стало быть, я у вас вроде челяди! Для объедков?..
— Ы-ы-ы… Что ж это вы по-дамски мельчите, да на свой счет… Я хочу, чтоб вы не жили с вечным минусовым балансом…
— Дефицит… Кажется, так называется. Как-то меня ваша супруга просвещала. У них своя там умственность. Как-то говорит мне озабоченно: «Не можем, понимаете ли, оплатить людям за сделанную работу…» Как так? «А вот так: деньги есть, фондов нет». Так людям, говорю, как раз деньги нужны, а не фонды! Глянула на меня с тоской — как учительница на ученика: не дефективный ли? Знаете, начальники всякие, еще бухгалтера да врачи на нашего брата как на невзрослых всегда смотрят. И с такой печалью на лице по поводу нашего непонимания. Эдак, с молчаливой укоризной — страстотерпцы! — взгляд в себя ушел…
— Нездешний взгляд, — с каким-то лунатическим голосом уточнил Л.
Он уже выговорился, перечитывал прямо в машинке на полуслове, точно в инфаркте, оборвавшуюся страницу. Н. уже мешал ему продолжить работу.
— Во-во! Что значит писатель! Всегда нужное слово найдет! Именно нездешним взглядом. Мол, и здесь, с тобой ох как трудно — а там, где-то в умозрительном «там», и вовсе невыносимо трудно… И где уж тебе знать-понимать, ведь ты не начальник… Ух — время! — заговорился! Пора, мой друг, пора! Магазинчик на обед, перед носом дверочкой — хоть умри, хоть в загс зови!.. А я вас уже на десяточку слушал!..
Л. с женским движением сдвинул с груди женский платок японской шерсти («Символ феминизации века? И, стало быть, хаоса?»), достал из мужского пиджака бумажник, вполне мужским жестом протянул червонец. Уже идя к дверям, Н., вывернувшись штопором, потрепетал поднятой ладошкой:
— Пламенный привет супруге!
Итак, друзья и земляки мои, нас пригласили сюда, чтоб мы посмотрели друг на друга, вспомнили старину. Вы-то, вижу, все больше молодые, стало быть, вспоминать доведется мне одному. У входа вашей библиотеки — когда-то она была и моей — посмотрел, на афишке моя фамилия. «Выступает писатель Ш.». Сознаюсь, краснею я, когда меня называют вот так: «писатель». Не кокетничаю, с детства осталось это благоговение. Да и представление о писателе по классикам… Толстой — писатель, Гоголь — писатель… А я?.. Есть кем — не равняться — выверяться, так сказать. И чувство вечного должника! И что это — «выступить»? Выйти вперед? Обособиться? Возвыситься?.. Ну, выступил, и что же?.. А вдруг не полез бы на эту трибуну — сел бы среди вас, да потолковали б по душам. Значит, не выступил? Вообще говорящий писатель занят не своим делом. Писать его профессия. Пусть так и скажет все что может и хочет! Ораторство противопоказано писательству. Нет у писателя готовых слов, готовых приемов, умения быстро строить «слуховую фразу»… Гоголь не выступал, Толстой не выступал. Достоевский? Случалось, но из воплощенного чувства себя пророком! Пушкинского «Пророка» читал! А Слово о Пушкине на открытие памятника поэту — разве не пророчество? Так что буду выс-ту-пать как читатель… Сидел я когда-то в этом зале, в том вон зале, — был читателем! Кстати, если писатель не хороший читатель, я уж и не знаю — кто он…
