— Не веришь мне? — медленно повторил Дима, чувствуя себя бесконечно большим и бесконечно сильным по сравнению с этим мальчишкой. Ангел еще не знал, но Дима держал в руках его судьбу. Крепко держал. И уже придумал окончание своего романа. Иное. Петру, наверное, понравится. Если он узнает. — А поверь. Когда тебе было пятнадцать, ты написал первую картину. Краской, смешанной с собственной кровью. Ангел, сидящий на скале, не так ли? Красные крылья, кровавые слезы на щеках. Разлившейся за его спиной кровавый закат. Красиво. Пафосно. Но талантливо до жути. Даже пронзительно. Картина понравилась одному из приятелей твоего отца, он ее забрал. А на завтра продал, заработав вполне неплохую сумму. И предложил тебе сделку…
— А я поставил условие, — прохрипел Ангел, подходя ближе к решетке. Кажется, он начинал верить. А вместе с верой мальчишки все более крепло в душе знакомое чувство — Дима может все. Он может заставить симпатичного мальчишку улыбаться, если захочет. Может заставить корчиться от боли. Или кричать от страха. Может даже убить, прямо здесь. Но он хочет просто… сломать. Так интереснее.
— О да. Для тебя, гения, все, что угодно, — продолжал Дима, и с каждым его словом мальчишка бледнеем все больше. — Ты заказал студию. В том виде, а каком она есть и сейчас. Со стеклянными стенами… с одной стороны стекло прозрачное, с другой — зеркальное.
— Одно зеркало повернуто наружу, — почти на автомате продолжил Ангел. Странно, в его голосе не было страха. Скорее — пробуждающееся… восхищение? — Окно на восток. Я люблю работать на рассвете, — Ангел вцепился в решетку, жадно заглядывая Диме в глаза. — И мне не нужны случайные свидетели.
— А за тремя остальными — зрители.
— За неплохую цену.
— Еще бы… ты всегда дорого стоил. И второй твоей картиной было…
— «Возвращение блудного сына».
— А так! Сын, перешагивающий через тело убитого им отца. Свою первую жертву ты мучил недолго…
— Я тогда еще не вошел во вкус, я об этом жалею, — расцвел дьявольской улыбкой злотокудрый Ангел. Дима передернулся. Это он это создал?
— На картинах нет лиц, тебе ничего не могут доказать, — с сожалением сказал Дима. — Ты никогда не изображаешь родинок, татуировок. Ты рисуешь только те раны, которые нанес сам. И великолепные, частенько фэнтезийные сюжеты. О тебе заботятся. Тебе приносят фотографии, и ты выбираешь себе жертву. С доставкой на дом. Потом эта камера, смерть и картина.
— Тела сжигают в крематории, что находится в соседнем здании, — вновь начал набираться уверенности Ангел.
