Хрономобиль, между, тем несся через бездны времени. Триста., пятьсот… восемьсот… тысяча лет… 2925 г…
Моя стрелка стояла на предельной черте.
— Пора. Остановимся здесь, — глухим от сдержанного волнения голосом произнес мой спутник.
Резкий свист, глухой толчок, и в окно иллюминаторов ворвался ослепительный солнечный луч. Ярко синее небо было все тем же, но окружающий нас пейзаж был так необычен, что сердце у меня сперва замерло, а потом бешено заколотилось в груди.
Так вот он какой, этот тридцатый век!!!
Наша высадка. — Небо, луг и стена. — Звуки с неба. — Мы видим жительницу XXX века. — Где мы? — Наше первое знакомство с хозяевами дома за стеной. — Немецкий язык в тридцатом веке! — Люди или ожившие античные изваяния? — Оказывается — нас ожидали… — Рея. — Волны молодости. — Кое-что о борьбе бактерий. — Благодетельные лучи. — Трехсотлетние старики. — Как обедают в тридцатом столетии? — Искусственная пища. — Эволюция питания. — Профессор Фарбенмейстер курит сигару. — Нам желают покойной ночи.
Мы растерянно смотрели друг на друга…
— Что ж, — первым нарушил молчание профессор, — попробуем выйти? Э?
С этими словами он стал отвинчивать входной люк нашего хрономобиля. С бьющимся сердцем я следил за движениями его сухощавых длинных пальцев. Винты туго поддавались слабым рукам профессора, и я вынужден был прийти ему на подмогу. Дело пошло живее, и через две-три минуты, показавшиеся мне бесконечно длинными, круглая, тяжелая дверца медленно поддалась нашим усилиям.
Ничего особенного при этом не случилось, так как атмосферное давление за тысячу лет не могло существенно измениться, состав воздуха — тоже.
Первым вылез профессор. В люке мелькнула его взлохмаченная голова, а затем снаружи послышались его изумленные восклицания.
Нечего и говорить, что я не замедлил последовать его примеру и вылетел из люка, точно пробка из бутылки шампанского.
Первое, что я увидел в XXX веке, была трава, в которую мои ноги ушли почти по колено. Оглянувшись, я заметил, что наш корабль времени стоит посредине обширного луга. Трава на нем была такая же самая, какая была и в мое время, когда я, бывало, мальчишкой на летних каникулах приезжал в деревню.
Луг был огорожен со всех четырех сторон довольно высокой каменной стеной, за которой виднелись группы деревьев, наполовину скрывавших собою смелые очертания каких-то белых, огромных строений.
Солнце довольно низко стояло над горизонтом, и золотистые облачка отчетливо вырисовывались на синем куполе неба. После душной каюты я полной грудью вдыхал в себя воздух, и это не был воздух Берлина XX века: мне казалось, что я дышу свежестью сосновой рощи, растущей на берегу океана, так чисто и ароматно было веяние легкого ветерка, лениво шевелившего верхушки деревьев. Общий аккорд синего неба, золота облаков и душистой ласки ветра дополнялись неясными музыкальными звуками, которые несколько заглушались расстоянием и напоминали собою крик стаи летящих журавлей…
