— Можно посочувствовать японцам, — говорит Заболотный, — нашествие роботов на их острова — это же одно из проклятий века… И у наших вот спутников тоже, видимо, осталась оскомина от пачинко…
Похоже, что некоторые из парижан и вправду сейчас облегченно вздохнули наконец после своих сомнительных токийских развлечений, да и может ли иначе чувствовать себя человек, который, вырвавшись из железных объятий робота, внезапно очутился в чистых сияниях поднебесья? Земные страсти отошли, губительные соблазны остались где-то там, никакому роботу оттуда вас не достать, не загипнотизировать стукотней, отныне вы становитесь недостижимы, ибо нет здесь никакого движения, кроме движения этого великолепного лайнера, а планета, прекрасная и несчастная ваша планета, все дальше и дальше отплывающая от вас, поглощаемая безвестностью, она тоже постепенно утрачивает вас, и силу свою теряет над вами, сама уменьшаясь в вашем представлении едва ли не до размеров игрального шарика пачинко.
Летим, летим. Сияние из иллюминаторов падает на лица людей, все они безмятежны, уже ничем не порабощены, не раздражены, от всех земных забот свободны — и от стукотни пачинко, и от свиста автострад, от задымленных мегаполисов с их вечными смогами, где истощенные кислородным голоданием горожане вынуждены прибегать к установленным на перекрестках аппаратам, из которых можно добыть за несколько иен глоток насыщенного кислородом воздуха… Но это там, на земле. А здесь мы уже словно неподвластны никаким, даже гравитационным силам, никаким дотеперешним неприятностям, все земные путы разорваны, улетаем с планеты, улетаем как будто навсегда!
Мнимые снега, белеющие за иллюминатором, напомнили Заболотной заснеженные просторы ее родных степей.
— Помнишь, — обращается она к мужу, — какие у нас там метели бывали!.. Целую ночь воет, метет, крутит, а к утру — глядь! — улеглось… Солнце светит, и так тихо-тихо вокруг, только то здесь, то там дрр… дрр… — это соседи стежки лопатами прогребают…
— Прокладывали стежки дружбы и взаимопонимания, — шутит Заболотный и затем добавляет серьезно: — А вы знаете, когда-то у нас на Украине, по народному обычаю, хозяева оставляли в незакрытой хате на столе хлеба краюшку и крынку молока — для путника… И это было нормой жизни… Эх, друзья, хорошо все-таки домой возвращаться… Больше не пускай меня, Соня, ни в какие командировки. Баста. Пусть еще другие…
— А ты?
— А я пчел буду разводить. Мемуары писать. А что?
