Лес спит. В звенящей тишине застыли высоченные сосны. Играет в небе северное сияние. Только ночной разбойник филин ухнет несколько раз и, словно испугавшись своего одинокого, жуткого крика, тут же смолкает.
Через два часа Василий остановился. Дождавшись нас, снял с плеча ружье, присел на вывороченное с корнем дерево, закурил и вместе с дымом выдохнул:
— Недалеко уже. Можно и отдохнуть.
В темноте уютно посвечивали огоньки сигарет. Где-то сбоку разорвал ночную тишь треск сучьев. Казалось, через чащу ломится неизвестное чудовище, неумолимо приближаясь к нам. Мы насторожились и вопросительно уставились на Василия. На спокойном, сосредоточенном лице карела не дрогнул ни один мускул. Василий предостерегающе поднял руку и застыл на месте. Шум стих в нескольких шагах от нас, а затем снова раздался треск ломающихся веток и, быстро удаляясь, растаял в ночи.
— Сохатый небось, — шепотом сказал Василий и, помолчав, добавил, будто передумав: — А может, и медведь. Вышел голодный из берлоги и шатается по тайге.
Мы снова закинули за плечи ружья и снова цепочкой двинулись по звериным тропам, но вскоре кончились и они. Василий свернул в сторону, и мы подошли к отвесной скале. Она была такая гладкая, словно какой-то великан тщательно обтесал, обточил ее, не оставив ни малейшего выступа или углубления, чтобы поставить ногу, ухватиться рукой. Однако Василий не колеблясь вел нас вдоль каменной стены, и вскоре мы нашли участок, где можно было кое-как вскарабкаться наверх.
— Здесь, — почти беззвучно шевельнул губами карел и жестом показал каждому из нас его место.
Мы немедленно разошлись.
Даже ранней весной ночи в Карелии такие же короткие, как у нас в Литве июньские. Темнело, когда мы вышли из деревни, а теперь, спустя несколько часов, восточный край неба снова начал светлеть, розоветь. Занимающаяся заря постепенно гасила звезды, и только на западе они, робкие и поблекшие, еще подмигивали спящей земле.
Я стоял у замшелого камня и прислушивался, буквально ловил ушами каждый звук. Вот где-то внизу раскудахталась, расхохоталась белая куропатка, ветерок пробежал по макушкам сосен, и деревья зашелестели, приветствуя рождение нового дня.
Вдруг я затаил дыхание: услыхал отчетливый странный звук — словно кто-то щелкал ногтем по спичечному коробку:
— Тек… Тек… Тек…
Сухой, резкий звук шел от сосен на скалистом обрыве. Я не сомневался, что это глухарь. Застыв на месте, я ждал, когда начнут «жернова молоть», но птица только щелкнет несколько раз клювом и опять смолкнет. К такой не подберешься. Она все слышит, все видит. Хрустнет под ногами веточка, и глухарь мгновенно сорвется с дерева и исчезнет в чаще. Бежали минуты, затекали руки, ноги, а глухарь все никак не распоется. Я нечаянно пошевелился, под ногами зашуршал мох, но птица не испугалась. Она по-прежнему текала, а я, ничего не понимая, всматривался в ту сторону. Сделал шаг, другой, третий. Птица не боялась. Я, уже не остерегаясь, подошел к обрыву и… плюнул. Легкий ветерок покачивал сухую сосну, а та:
