Потом мы разложили большой костер. Грелись сами и грели извлеченную из-под снега еду. Ломти хлеба насаживали на вертел, как насаживают кусочки сала отправившиеся на экскурсию дети, и держали их возле пламени, пока хлеб не согреется и не «заплачет». В хлебе, как его ни пеки, много воды. На морозе влага превращается в лед, а растаяв, проступает на поверхность прозрачной росой.
Жизнь Зигмаса Лобшайтиса была нелегкой. Семнадцатилетним парнем взял он в руки винтовку и записался в отряд народных защитников в местечке Эрживилкас. Много нервов стоили полные опасности ночи, когда свирепствовали шайки буржуазных националистов. Все знают, какое это было тревожное, кровавое время. После — милицейская школа в Каунасе, звание младшего лейтенанта, работа в Клайпеде, Гаргждай, Паланге. И сорвался парень на спиртном. Расстался с лейтенантскими погонами, расстался с работой, и остался человек только с верной своей Стасе и желанием не сдаться, выкарабкаться. Покинув Литву, отправился на поиски счастья. Был в Карелии, в Казахстане, а затем попал сюда. Воспитывает двоих детей — сына Зигмаса и дочурку Риту. Зигмас в третьем классе, Рита — в детском саду.
Лобшайтис говорит:
— Заработаю денег и поеду домой, в Литву.
А заработать здесь можно. Труд хорошо оплачивается. Не знаю, как складываются дела у Зигмаса. Сам он не хвастался, а спрашивать о таких вещах неудобно. Но один из литовцев — Альгас Свиклис, работавший в том же хозяйстве, сообщил мне, что где-то возле Утены достроил родителям дом за три с половиной тысячи рублей и еще столько же лежит у него на книжке.
Надо думать, и мечта моих теперешних хозяев тоже сбудется. Они действительно заслужили это.
Под вечер мы вышли из леса и большаком направились к дому. Иззябшие за день лица пылали, чесались, болели от малейшего прикосновения. Но я был доволен, так как знал, что после этого дня мне будет легче. А завтра я ухожу в тайгу на целую неделю. И администрация хозяйства, и заботливые мои хозяева всячески меня отговаривают, предлагают подождать. Но время не ждет. Не могу я сидеть здесь целую неделю. Никак не могу, хоть и боязно в такую стужу брести на лыжах за двадцать километров по нетронутой тайге к охотничьей заимке, куда поведут меня коренные сибиряки, испокон веков промышляющие охотой и знающие этот край как свои пять пальцев.
Солнце еще не село. Желто-багровый шар горит на горизонте, освещая поселок с его дымящимися трубами. Я думаю, что и много лет спустя сибирская зима будет оживать в моем воображении прежде всего через эти дымящиеся трубы, устремившие высоко в синее небо белые пряди дыма. Солнце еще не село. Горит над дальним хребтом, а на востоке выплывает луна. Желтая, полная, ничем не отличающаяся от солнца. Разве только беловатыми контурами своих морей и кратеров.
