В первый день нового, 1702 года и отец Борис Петрович Шереметев одержал славную викторию над семитысячным войском под командою Шлиппенбаха. Отныне старший Шереметев — русский фельдмаршал, победитель самого знаменитого генерала Вольмара Антона фон Шлиппенбаха.
Призывал к себе Никиту Алексеевича с сыновьями и сам недавний псковский воевода, родственник царский Кирилла Алексеевич Нарышкин. По Азову знал еще Татищева, ибо был там генерал-провиантмейстером. Как только взяли русские Нотебург, сразу наименованный Петром Ключ-городом — Шлиссельбургом, уехал туда из Пскова Нарышкин возводить новые бастионы вместе с новым губернатором лифляндским, карельским и ингерманландским бомбардирским поручиком Александром Меншиковым. Это была старая русская крепость по имени Орешек — в честь ее возвращения Родине выбили золотые и серебряные медали: портрет Петра и обстрелянный ядрами город с надписью «Был у неприятеля 90 лет».
Волны, всколыхнувшие Россию, доносили вести в дом Татищевых о родственниках, служивших в разных местах. Артемон Федорович служил есаулом в Севске, Сумах и Ахтырке в полку Михаила Ромодановского, позже — в Новгороде в полку Петра Матвеевича Апраксина. Вместе с Шереметевым ушел в поход за шведский рубеж храбрый брат Никиты Алексеевича, бывший весь 1702 год в Пскове, Федор Алексеевич. Из двоюродных братьев — Федор Юрьевич служил в полку Федора Ивановича Шаховского в Дорогобуже в четвертой роте поручиком, а бывший кашинский воевода Иван Юрьевич Татищев с мая 1702 года по цареву указу строил корабли в устье реки Сяси, возле Ладожского озера. Оттуда поехал в Новгород воеводою. Все эти события не забывал Никита Алексеевич заносить в книгу рода Татищевых, которая всегда была на сбережении учителя Ягана Васильевича Орндорфа.
Исполнилось тридцать лет отроду государю, а через полгода — любимцу государеву Меншикову. Из царских указов 1702 года прочитал Никита Алексеевич сыновьям о запрещении поединков и драк, о смертной казни ложных свидетелей. Особый указ касался Клина, где были татищевские владенья. Отныне образовывался Клинский Ям, велено было жить в Клину ямщикам слободою, указывалось о бытии 30 вытям и о жаловании ямщикам 20 рублей на выть.
…В полуобнаженной кроне старой липы тенькала синица. Тележные колеса вдавливали во влажную землю опавшие листья. С холма открылась даль, казавшаяся прозрачной и готовой принять первые метели. Ветер холодил глаза, трепал волосы на непокрытой голове. Смутно, как во сне, видел Василий Татищев впереди широкую спину отца, идущего за дрогами, брата Ивана, положившего руку ему на плечо. Так же смутно помнил погребальные псалмы, что пел дьячок в церкви погоста Рождествено, и видел холмик земли, выросший над материнской могилою. В болдинский дом вернулись уже под вечер вчетвером: Василий с братом, отец и учитель. Зажгли свечи, помолились. К еде никто не притронулся, хотя управляющий Болдином Петр Самарин распорядился загодя о поминальной трапезе. Василий подошел к карте, висевшей в школьной комнате, вспомнил, как на этом самом месте рассказывал увлеченно матушке Фетинье Андреевне о заморских странах, и, бросившись на грудь учителю Ягану Васильевичу, вдруг разрыдался.
