А через три дни собрали народ у старой пристани на Пскове-реке. Лучшего псковского портного Тимофея Яковлева привязал палач за руки к столбу, и двадцать раз прошелся по портняжьей спине тяжкий кнут. Не смей, Тимофей, на русское платье заказы сполнять! Тут же стоял, побелев от обиды, богатейший псковский купец Русинов: откупился от кнута, заплатив двести рублей. Не торгуй, купчина, русским платьем, не перечь цареву указу! И двинулись по санному пути в Нарву купеческие обозы за платьем немецким. Которые случились во Пскове иноземцы, по домам отсиживались, ибо платье их немедля в обмер да в крой пошло у псковских портных.
Учитель Яган Васильевич Орндорф снял с чердака свои обноски и колдовал подолгу над ними вместе с пришедшим к Татищевым и поминутно почесывающим спину Тимошкою Яковлевым. Семье Татищевых — и первые обновы: все, от мала до велика, получили новое платье. Причитала старая нянька, укладывая в сундуки еще почти новешенькую одежду, табаком — зельем проклятым немецким — пересыпала, слезами поливала: «Лиха беда кафтан нажить, а рубаху и дома сошьют!» В красный угол встали и принесенные из амбара ботфорты, в коих Никита Алексеевич приехал из-под Азова. Сапожные псковские мастера оглядывали каблук да считали гвоздики, да аршин поминутно прикладывали к высоким голенищам. Ботфорты — не поршни и не чёботы: правый от левого разниться должен, и каблуки крепкие, и шпоры непременно требуются.
Не все, конечно, к новым одеждам бросились. Затаилась злоба за глухими стенами богатых хором. Иные клобук монашеский и схиму приняли, ушли пешком в Печеры, чтоб антихристово платье не носить. Раскольничьих скитов поумножилось окрест, юродивые с папертей выкликали царю анафему. И все же Псков скорее иных городов принял новые порядки. Не счесть битых кнутом и сосланных в Азов городских людишек из Твери и Новгорода, Смоленска и Витебска. Псковичей средь таковых почти и вовсе не было. И в том немалая заслуга Никиты Татищева, псковского ротмистра.
Так уж вышло, что скромный дом Никиты Алексеевича в городе сделался местом посещений псковичей в это тревожное время. Никто не мог лучше Никиты Алексеевича Татищева объяснить государственные дела России, никто грамотнее и краше не мог составить письмо или прошение, чем его сыновья Иван и Василий. Тем паче, вышел Петров указ о гербовой бумаге — пошлина не малая! — и тут ошибаться не моги. А из Москвы шли все новые указы государя, и Татищев изъяснял их ахавшим и охавшим горожанам:
