Внешне все было мирно; они не плакали и не ныли, и даже не бунтовали против ее требования говорить между собой только по-русски. Но мальчишки так и не избавились от тягучего акцента, и учиться они захотели лишь в еврейской школе. Еврейской так еврейской, этих школ в Москве теперь хватало, и Рада согласилась.
Однако к старшим классам обнаружилось, что грамотность по-прежнему на нуле, вообще с русским письменным просто караул и никто, кроме способной Юли, не может рассчитывать на поступление в московский вуз. Да и какой вуз, когда все разговоры неизбежно возвращались к Израилю и мальчики бредили героической израильской армией! Рада надеялась, что это пройдет, водила их в театры, таскала по своим любимым уголкам Подмосковья. Дети с удовольствием смотрели «Синюю птицу» и «Волшебника Изумрудного города», собирали дикую малину с колючих кустов, валялись на пахучем сене, бегали босиком по упругим лесным тропинкам, а зимой барахтались в снегу и носились на досках по сверкающим горкам. Но у них не возникало и тени сомнения в том, что их взрослая жизнь может быть связана с какой-то иной землей, кроме Израиля.
Витя уехал, едва дождавшись восемнадцати, — из аэропорта сразу в военкомат. Ромка после отъезда брата загрустил, отыскал себе сохнутовскую образовательную программу для старшеклассников — интернат, потом подготовительное отделение университета, все за государственный счет — и начал планомерно обрабатывать маму. Через год Рада сдалась: в Москве он вряд ли мог куда-то поступить, а денег на репетиторов и взятки у нее не было. Рома отправился в золотой Иерусалим, в одну из лучших школ-интернатов, куда мечтали попасть дети со всей страны, и обещал там налечь на учебу как следует, компенсируя свое московское лодырничанье.
Что касается Юли, то она рано вышла замуж за мальчика из своей же еврейской школы, поступила в какой-то маловыразительный колледж — что-то связанное с бухгалтерией и статистикой — и жила отдельно от матери своей жизнью. Рада осталась одна, вслух выражая радостное нетерпение стать бабушкой, но понимая, что внуков ей никто не отдаст на воспитание. Никому не нужны ее театры, библиотеки, Третьяковская галерея, «Капитанская дочка», Патриаршие переулки и малина с куста. Никому — это значит ее детям.
Она утешалась тем, что хотя бы переход от строго религиозной жизни к светской они пережили без травм. Сама Рада расставалась с верой долго и болезненно, как со старой кожей. Она вернулась туда, откуда пришла: еврейство — это не только субботние свечи, молитвы и разделение мясной и молочной пищи. И даже не Эйнштейн, Мандельштам и Давид Ойстрах, не любовь к чтению и диплом с отличием. Еврейство — это умение выживать, вот и все. А она выжила.
