Когда тяжкая музейная дверь бухнула за спиной, Ян вытащил из кармана сигареты – курить хотелось адски, невыносимо просто, – но зажигалку достал только на заснеженной дорожке, отойдя подальше. Разговор с директором музея вызвал стойкое ощущение легкого безумия буквально во всем, что окружало Климова, включая серые пятиэтажки и такое же серое, мутное небо.
«С чего вдруг он так разговорился со мной? – думал Ян. – Человек я для него совершенно чужой, а тут… Хотя, с другой стороны, с кем ему тут вообще говорить? С чинушами из горсовета? Для таких, как этот Горелов, Заграйск – кладбище надежд, а надежды у него явно были. Лет так пятьдесят назад, наверное. А потом почему-то хлоп! – и он в кабинете заведующего музеем в богом забытой дыре, вырваться из которой почти невозможно. Пьянь на улицах, вечно пустые магазины плюс копеечная зарплата. Волком завоешь!»
А посреди всего этого – тайна. Нет, Тайна, загадка с большой буквы, такая, о которой и не расскажешь никому на всем белом свете. Все сам, только сам… Сколько лет он рылся на берегу Граи, сколько лопат песка поднял в заброшенном карьере? И каким невероятным событием стала для него жуткая находка девяносто седьмого года?..
Дойдя до проспекта Щорса, Ян остановился: ему стало казаться, что от быстрой ходьбы перехватило дыхание. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, он посмотрел по сторонам. Все было как обычно, как всегда – ну разве что снег в этом году выпал рановато… Интересно, какие снега лежат сейчас там, в тех краях, откуда пришли эти двое, нашедшие свою смерть под завалом на берегу речки Граи?
И из какого мира прибыл тогда Ленц, химик и неутомимый изобретатель, явно обладавший знаниями, для нас пока совершенно закрытыми? Как говорил Невинский? Большинство его разработок оказывались невоспроизводимы технологически? Хорошая формулировка, гладкая. Выражаясь нормальным человеческим языком, Ленц лепил в своих лабораториях что-то такое, что никак нельзя было поставить на конвейер, и это при всей колоссальной мощи советского военно-промышленного комплекса, способного в те времена свернуть горы. Проекты его, по-видимому, уходили в Москву, чтобы там и остаться, навеки застряв в секретных архивах. Но при всем при этом он работал с необыкновенным упорством, работал до последнего дня завода… Зачем? Какую цель он поставил перед собой?
«Он пахал как одержимый, так охарактеризовал его Невинский, – сказал себе Ян. – Однако сдается мне, что работал этот удивительный пришелец вовсе не из-за святой любви к науке. Он что-то искал все эти годы, десятилетия, искал пути решения какой-то задачи, используя для этого лаборатории военного завода, для которых мог заказывать практически любое оборудование… Это важно, очень важно – понятно, что исследовательскую базу такого уровня Ленц не смог бы найти ни в одном университете! Потому и оказался здесь, на заводе. А там уж делился своими знаниями, разрабатывая то да се, и ни одна живая душа не догадывалась, чем он занят на самом деле. Еще бы, гений, а к гениям у нас всегда было особое отношение. Достаточно вспомнить Ландау или того же Курчатова! Пусть те работали в большой науке, а химик Ленц творил чудеса на заводе в глухой уральской дыре… Ему, пожалуй, могли простить любые чудачества – и перерасход материалов, и ночные бдения, и коньячок на столе. Был бы результат! – а за это как раз волноваться не приходилось».
