— Джиён, — обратился ко мне, не надрывая горло, так как музыка здесь была потише, полный мужчина индо-пакистанского происхождения. Я знал о нём всё, всю его подноготную, все его грехи и вкусы, как и полагается тому, кто хочет держать в своих руках власть над городом. Особенно когда этот город — целое государство. Сингапур. — Я хочу после всего вон ту. Указание пальцем навело мой взгляд на белокожую блондинку. Её нашел мой помощник где-то в Малайзии, она приехала на подработку из стран Восточной Европы. Откуда-то оттуда же — кажется из Чехии, — была моя последняя пассия, но это не вызвало во мне сентиментальных чувств, чтобы пощадить старлетку. Я знал, что от господина Рампа не возвращаются. И почему у меня не дрогнет ни одна мышца? Даже не знаю.
Я вышел из кабинки и отдал соответствующие распоряжения, после чего спустился в зал. Приглашенные участники знали кто я, и никто не тянул ко мне рук, не обращал на меня внимания. Слева на диване, полулежа к спинке, целовались две девицы; одну из них имел крупногабаритный атлет, а другой лизала гениталии третья девица, стоявшая по-собачьи, и её трахал крепкий мулат. Отвернувшись, я автоматически шарил глазами по публике, проходя к выходу. Если долго смотреть на подобные скопища голых потных тел, можно стать импотентом, как мне кажется. Это, на трезвую голову, вызывает отвращение и приступ тошноты. А пить мне не хотелось. Впрочем, с приобретенным — а скорее талантливо развитым природным — равнодушием, я вряд ли изменюсь внутренне от какого-либо зрелища или происшествия. Порой кажется, что в моей жизни всё, совершенно всё в моих руках. И импотентом я стану, когда захочу, а не захочу — никогда не стану.
Взгляд упал на другую кучу тёлок. Две из них с татуировками: высокая и худощавая остановилась на изящных рисунках по плечу и пояснице, а та, что поменьше, обколола себя почти всю, от лодыжек до шеи. Она лежала на спине и делала что-то среднее между куннилингусом и анилингусом той, что нависала обнаженной промежностью над её лицом. Её язык так далеко высовывался, что становился виден пирсинг в нём. На мне самом хватало татуировок — я их любил, но вот из проколов отважился только на уши. А эта девица явно была каких угодно наклонностей. Таких обычно швыряет по жизни от глэм-рока до хиппи, от волонтерства до суицида.
Я поймал себя на том, что стою напротив них и внимательно разглядываю работу её языка, такого влажного и длинного, розового и развратного, что он казался самостоятельным органом с собственным разумом. Хотелось сдвинуться и уйти, но я решил досмотреть. До какого момента? Не знаю. Просто досмотреть. Меня камеры не снимали, и я спокойно глядел на колыхающуюся задницу той, которой доставляли удовольствие. Судя по губам она кричала и стонала, но сквозь треки с отбойными ритмами и скрежещущими звуками шлифовальных машин, ничего не было слышно. На многочисленные сиськи я не зарился.
