Нюрка... На нее надежды плохие. Слаба она, мала. Копает, мучается. Но только и есть, что мучается.
Мама... А когда ей? У нее на ферме работы невпроворот. Маленьких телят народилось - не перечесть. А они слабенькие, беспомощные. На длинных ногах, как на ходулях, топают, падают. Смотрят на все удивленными глазами и ничего не понимают. Их приласкать, напоить, накормить надо. А они еще не пьют просто из ведра. Тычутся носами, фыркают. Им палец требуется. Опустишь ладонь в парное молоко, а другой рукой пригнешь туда же его глупую голову. Он почувствует пальцы, обрадуется и сосет их, как соску, пьет молоко. Трудная у мамы работа, хлопотная. И хорошо, ежели ни один не болеет. А заболеют - беда. Мама до поздней ночи с ними. Какой уж тут огород. Тогда не она мне помогает копать, а я ей помогаю ухаживать за телятами. Обе измотаемся так, что и есть не хочется.
А огород стоит.
Копать его все равно надобно. И не просто копать - унавозить. Навоз хоть и рядом - у двора, а его растаскай да раскидай.
А без навоза - ворочай землю за здорово живешь. Лук по пуговице уродится, морковь - хвостики одни, а уж о капусте, об огурцах со свеклой да о помидорах и спрашивать нечего.
Мама говорит: без навоза землю копать - все равно что решетом воду таскать.
Копать. Ох и мучительно копать!
Особенно первое время. Все тело будто палками избито. Дотронуться страшно. На лопату глядеть противно. А ее брать надо и снова копать.
Копать и боронить. Копать и боронить.
Руки на ладонях задубеют - что твоя подошва на туфлях. Черенок у лопаты отгладишь - блестит как ноготь, а сама лопата - чистое зеркало. Руки еле ворочаются, ноги гудят, плечи как пудовые гири. Спина онемеет еле разогнешься. Губы пересохнут - шуршат.
Отдохнуть бы, поспать. Время поджимает, сажать пора.
Вечер. Спасительный вечер. Кажется, упала бы на постель, вытянула ноги, не вставала бы.
Ужин. На бугре заиграла гармонь. Шурка... Нет, не пойду сегодня. А сама волнуюсь, торопливо допиваю молоко, вылезаю из-за стола, стыдливо поглядываю на маму, мельком заглядываю в зеркало и на постель. Постель манит.
- Устала. Куда ты?
А гармонь зовет, зовет.
- Я недолго, мам.
Мама молчит. Мама вспоминает свою юность.
- Я не запрусь. Придешь - не стучись.
- Хорошо, мам.
Белые туфли. Нарядное платье.
Давно знакомые веселые и грустные частушки.
Я старалась петь громче всех. Я пела для Шурки. Я хотела, чтобы он меня услышал.
Но подруги мои тоже не молчали, тоже старались перекричать одна другую, и голос мой, как дождевая капля в луже, растворялся в общем визгливом переполохе.
