— С твоим длинным языком, она узнает это ещё до того, как научится ходить, — не зная, как реагировать на такое предложение о воспитании, укорила его Херин.
— Ну, так найди моему языку применение получше, — чмокнув дочку, опустил её Ёнгук обратно и развернулся к жене.
— Долго искать не придётся, — взяв его за освободившиеся руки, прильнула к нему она и, не успев подтянуться, получила поцелуй в ответном наклоне. Забыв обо всём, Гук прижал её к себе сильнее и, когда его руки вдавили её в себя, а целование грозило никогда не закончиться, Херин задела бедром его раненую ногу и он, простонав занятым ртом, опомнился, что под брюками у него повязка, которую жене видеть пока бы не надо. К счастью, стон сошёл за не сдержавшееся возбуждение. А если она начнет его касаться и ощупывать, что вполне естественно и законно для жены?
— Я в душ и вернусь, ладно? — оторвался он и быстрее ретировался. Так-так-так, есть время подумать, как объяснить. Гук задвинул защелку в ванной комнате, чего никогда не делал дома в принципе, и понадеялся, что любимая не попытается ворваться. Если начать излагать всё, как есть, то придется выложить абсолютно всё. Но как иначе оправдать пулевое ранение ноги? Допустим, Рин не спец, и сгодится любой другой вид раны. Какой? От ножевой отличит и дебил. Спустив штаны и размотав бинт, который всё равно надо поменять на свежий, Гук уставился на прострел. Пьяные шли с Дэхёном… упал на арматуру. Похоже. Арматура лучше, чем ржавый гвоздь. От гвоздя бы дырища была поменьше. «Черт, я же мыться ушел! — Ёнгук включил воду и полез под душ. — На ожог тоже не похоже, и на укус мухи цеце, да даже ядовитой змеи… Да и откуда им в Нью-Йорке?..». А если попытаться всё-таки не показывать рану? Не раздеваться. Это человеку, который собрался выскочить отсюда прямо в супружескую постель? Да он и без этого дома ни в чем, кроме трусов, никогда не ходит. Всё равно Херин что-то заподозрит. Но ведь иногда он умудряется обводить её вокруг пальца. Почему бы не попробовать? Ради благой же цели.
Глядя на её зубную щетку, стоявшую рядом с его, на её тюбики, баночки, шампуни, бальзамы и три полки масел, пен, лосьонов и гелей, Ёнгук ненавидел себя за то, что обманывает её, но сделать ничего не мог. Вот она, женщина, которая доверилась и открылась ему во всем, вся её жизнь во всех подробностях вокруг него, в каждой вещи, в том, что остальные не видят, зная лишь красивую и неприступную Бан Херин. А он знает о ней всё, как рождается её неповторимый запах, какого вкуса её поцелуй утром и какого вечером, почему у неё именно так сегодня лежат волосы, что сегодня у неё под платьем, знает, что настроение ей испортило пятно на юбке, которое посадила Бомми, а в другой раз жмущая правая туфля, почему-то оказавшаяся теснее левой. Знает, что заставить перестать сокрушаться об испорченной одежде можно порвав её по пути в спальню, а облегчить мучения ступни можно подхватив её на руки и донеся до машины. Взамен этого она о нём не знает и половины. Разве что как свести его с ума одним взглядом. «Ты дрянь, Гук» — обозвал он себя и, закрыв кран, полез в аптечку. Обработав намоченную рану, он забинтовал её и, выдернув из стиральной машинки ещё не развешенные, недавно достиранные джинсы, натянул их на ноги. Собрав все следы преступления и убедившись, что нигде не испачкал ничего в крови, которая уже не шла, Ёнгук прокрался до кухни, выбросил всё, прикопав в мусорном ведре и, вымыв руки, отправился к Херин, оставленной так внезапно. Как и предполагалось, она недоверчиво посмотрела на его джинсы.
