Между тем молодая женщина не шутя разсердилась на мужа за неисполнение ея желаний, которыя она привыкла считать самыми законными. Привычка к чему бы то ни было делается второю натурою, а там более привычка к сладострастию, которое я везде называла, во множественном числе, страстями, потому что оно заключает в себе зародыши всех страстей. Естественная потребность, от частаго и неумереннаго удовлетворения ея, превратилась у нашей молодой в неестественную: бедняжка мечется на постели; ей действительно сделалось теперь чрезвычайно жарко; воображение не даст ей покоя… Встает она почти больная, не дотрогивается до приготовленнаго завтрака, и утешается мыслию, что авось муж, хоть но возвращении своем, будет к ней поласковее.
Он возвращается усталый после дневных трудов, голодный, и чрезмерно удивлен, увидев разстрепанную жену свою с опухшими от слез глазами… Хорошенькия женщины! Не верьте тому, кто скажет вам, что даже в слезах вы хороши: нет ничего неприятнее, как опухшие от слез женские глаза. А если вы являетесь пред измученным занятиями мужем не только что плаксою, но в добавок еще неряхою, так уж пеняйте сами на себя, если он не слишком приветливо взглянет на вас.
Наш молодой муж немного поморщился, однако поцеловал жену (медовой месяц еще не прошел!), но она не находит в этом поцелуе ничего особеннаго, ничего утешительнаго, и на все вопросы мужа отвечает односложными словами: да и нет. Обед скучен: у него пропадает аппетит, смотря на нее, и он наконец начинает думать, что жена его больна: действительно, мало-ли каких болезней может проявиться у молодой женщины после брака.
Вдруг глаза его загораются, лицо оживилось, на устах показалась улыбка… «Неужели?» мыслит он: «что ж? это очень быть может: целый месяц прошел после нашего брака!» Вы не догадываетесь, что пришло в голову молодому человеку? — он вообразил, что чрез 8 месяцев будет иметь право назвать себя отцом.
Обрадованный этою мыслию, он привлекает к себе неряху-жену, и нежно ласкает ее, называя уменьшительными и странными именами, какия только приходят ему в голову; но не этих ласк жаждет жена, которая, сверх того, никак не может понять намеков его на вероятное событие. Она с сердцем вырывается из его объятий и садится на постель; туфелька спадает с маленькой ея ножки; платье, приподнявшись, обнаруживает ея икры, твердыя как камень и белыя как алебастр.
Но он не видит ни ножки, ни икр, которыя, бывало, целовал безсчетное число раз: одна мысль занимает его. «Ты должна беречь себя теперь!» — говорит он наконец, снова подходя к жене.
