— Папа?
— Ты работаешь?
— Да, папа.
Он поднял муслин, который закрывал банку с маслом, скрутил его в огромных ручищах.
— Я воспитывал тебя в вере. Я хорошо делал, — она почувствовала, что его нужно подбодрить.
— Да, папа.
— Он хороший человек. Человек Господа.
— Да, папа.
— Он будет надежной опорой. Да. Надежной опорой. И ты будешь хорошо обеспечена.
— Спасибо, папа, — она видела, что он собирается уходить, поэтому прежде чем он распутал муслин со своих пальцев, задала вопрос, который мучил её с того самого момента как Скэммелл сказал ей под буками. — Папа?
— Дочь?
— Что такое Ковенант, папа?
Его тяжелое лицо окаменело, уставившись на неё, судорожно взвешивая в уме её вопрос. На виске запульсировала жилка.
Она навсегда запомнила этот момент. Единственный случай, когда она видела, что её отец лжет. Мэтью Слайт, при всей своей злости старался быть честным, старался быть искренним со своим суровым Богом, но в этот момент она понимала, что он лжет.
— Приданое, не более. Для твоего мужа, конечно, поэтому не твоя забота.
Муслин разорвался в его руках.
Мэтью Слайт молился в ту ночь, моля о прощении, прощении греха лжи. Он застонал при мысли о Ковенанте. Он дал ему богатство сверх всех его ожиданий, но в придачу дал Доркас. Он старался сломить её дух, сделать достойной слугой строгого Господа, но страшился за неё, если она как-нибудь узнает об истинной природе Ковенанта.
Она могла быть богата и независима, и без усилий получить то счастье, которое Слайт чувствовал в ней и боялся как дьявольской метки. Деньги Ковенанта не предназначались для счастья. Этими деньгами Мэтью Слайт рассчитывал увеличить страх грешного мира перед Господом. Он молился, чтобы Доркас никогда, никогда не узнала правды.
Его дочь тоже молилась. Неизвестно как, но она поняла, что отец солгал. В ту ночь и следующую она молилась, чтобы Господь избавил её от ужаса брака с Сэмюэлом Скэммеллом. И как всегда она молилась ради счастья и любви, обещанной Господом.
В канун свадьбы, казалось, Господь обязательно должен услышать.
День был прекрасный и солнечный, разгар лета, и в первой половине дня умер отец.
— Апоплексия, — сказал доктор Фендерлин.
— Сэр?..
— Апоплексия, Доркас, — Фендерлин стоял возле лошади у въезда в Уирлаттон Холл.
— Слишком много крови, дитя, вот и все. Если бы я знал, я мог бы на прошлой неделе сделать ему кровопускание, но он не приходил ко мне. Сила молитвы! — последнее он сказал презрительно, пока медленно взбирался на подставку возле лошади.
