.
В 70-х годах марксизм скатился на обочину парижской культуры. «Флобер» Сартра, когда он вышел, наконец, в свет, действительно нес на себе налет посмертного труда — не применительно к жизни автора, а к целому циклу культуры, в которой он был задуман. Работы Альтюссера высохли до скудного ручейка фрагментов и пометок. В то же время структурализм и его последователи продолжали свою удивительно плодотворную деятельность. За 20 лет со времени издания «Дикарского сознания» вышли антропологическая тетралогия Леви-Строса о мифах, сборники статей и лекций (обещанные 20 томов) Лакана по психоанализу, серии очерков Мишеля Фуко (с комментариями) по безумию, медицине, тюремному заключению и сексуальности, разнообразные труды Барта по литературе и бесчисленные деконструкции Дерриды в философии, не говоря уже об изданиях Делеза и других. Редко случается, что внешние признаки какой-либо интеллектуальной победы оказались бы столь содержательными. И все же, в чем состояла эта победа? Каким образом и до какой степени структурализм и постструктурализм смогли убедительнее ответить на вопрос, на котором они сами сделали состояние и продемонстрировали свое превосходство над марксизмом во Франции, а именно — на проблеме взаимосвязи структуры и субъекта? Здесь перед нами открывается настолько обильная литература, что даже не может идти и речи о том, чтобы ее исследовать, обратив внимание на соответствующие нюансы и подробности.
Поэтому я лишь обозначу область, в которой структуралистские и постструктуралистские теории могли бы быть соединены в серию возможных шагов или логических операций в рамках общего мыслительного поля. Никто из мыслителей, мною уже упомянутых либо на которых я буду ссылаться впредь, не сделал этого, и нет полного согласия между любыми двумя из них. И все же их постулаты укладываются в обозначенные мною пределы. Первая операция, положившая начало структурализму как таковому, привела к тому, что мы могли бы назвать «преувеличением роли языка».
Исходным разделом науки, из которого структурализм почерпнул, в сущности, все отличающие его концепции, была лингвистика. Именно в ней Соссюр развил оппозиционность понятий «язык» и «речь», контрастность синхронической и диахронической систем и понятие знака как единства означающего и означаемого, отношение которого к референту являлось, в сущности, произвольным либо немотивированным в любом языке. Научные достижения, представленные в работе «Курс общей лингвистики» Соссюра, стали в своей области основополагающими. Концепции Соссюра начали применяться в литературных исследованиях Якобсона и Пражской школы, то есть за рамками той дисциплины, для которой он их разработал. Здесь лингвистические материалы еще требовались, хотя бы по определению, как конкретные литературные произведения: их относили скорее.к «речи», по классификации Соссюра, нежели к «языку», который он считал единственно поддающимся системному анализу. От Якобсона инструментарий Соссюра перешел к Леви-Стросу, и именно благодаря его смелому обобщению применительно к собственной антропологической области структурализм родился как движение. «Системы родства, — заявил он, — своего рода язык, приспособленный к формам анализа, впервые введенным в фонологию Трубецким и Якобсоном». Развивая это отождествление, он утверждал, что правила брака и систем родства являются таковыми, поскольку они составляют «набор процессов, позволяющих установить между индивидами и группами определенный тип общения». То, что опосредствующим фактором в этом случае должны быть женщины группы, обращающиеся между кланами, родами или семьями, вместо слов группы, «вовсе не меняет того факта, что суть этого явления идентична в обоих случаях»
