С большим трудом она нашла акушерку, которая ради денег (немалых) согласилась рискнуть. Операция в домашних условиях прошла мучительно, вернувшись после нее, она вызвала Катю и свалилась. Приехавшая Катька «обложила» ее, потом погнала Таню в аптеку, велела лежать пластом, а утром, если температура не снизится, звонить ей, она заберет ее в больницу. Домашним было сказано, что у Веры «прострел» — болит поясница и ей нельзя вставать.
И в тот же вечер позвонил Глеб — как почувствовал! Впрочем, это объяснялось не столько его интуицией, сколько тем, что Вера давно не писала — не знала, что написать.
Петька сказал ему, что мама больна.
Познакомившись с домашними, Глеб теперь изредка звонил. Петька вырывал трубку, считая, что «дядя Глеб» звонит лично ему, стоящая рядом бабушка твердила: «Передай привет», — говорить было невозможно.
На следующий день бабушка сообщила, что прилетел Глеб Сергеевич, сейчас заедет, и довольным тоном добавила:
— Очень кстати, в настольной лампе испортился патрон.
«Совсем некстати», — подумала Вера. Хотя температура и снизилась, но чувствовала она себя неважно и понимала, что версия «прострела» с ним не пройдет.
Бабушка ввела Глеба в комнату и, не дожидаясь его вопросов, начала рассказывать о Вериной болезни, которая явилась следствием ее непростительного легкомыслия — после юга бегала в тонких чулочках, легком пальто, а уже осень, ветрено, сыро. Все это звучало вполне убедительно, и Глеб согласно кивал, но, как только бабушка вышла, он быстро спросил:
— Что случилось? Что с тобой?
Под его требовательным взглядом пришлось сказать правду. У него окаменело лицо, и он охрипшим голосом спросил:
— Почему ты не сообщила мне? Не посоветовалась?
— Где ты, где я? Пока мы советовались бы…
— Есть телефон, телеграф — могла вызвать.
Вера начала было приводить свои доводы, но он прервал ее, проскандировав:
— Из твоего поступка явствует, что я для тебя — случайный любовник, с которым можно не считаться.
Вера стиснула зубы и плотно закрыла глаза, чтобы не разреветься, — еще подумает, что она хочет его разжалобить. А он, сказав, что ей сейчас, вероятно, вредно волноваться, пожелал скорее поправиться и, не оглядываясь, ушел. И, как потом выяснилось, сразу же улетел обратно.
Она осталась, задыхаясь от обиды, ненависти к нему. Тысячу раз права умница Танька: говорящий манекен! Да нет! Манекен безобидный, а он — говорящая машина! Жестокая машина — раздавит и пройдет мимо. Он же видел, как ей плохо, — ни сочувствия, ни тревоги за нее, а о любви и речи нет! С ним, видите ли, не посоветовались! Ах какое преступление! «Не думать, не вспоминать! — приказала она себе. — За письмами не ходить, пусть там соберется хоть тонна!»
