Шаркая дурацкими сапогами, я вошел в школу. В коридоре было тихо и безлюдно. Везде валялись рюкзаки. Последние остатки лета выветрились из меня. Я сел на пол и привалился спиной к стене.
Дед сейчас где-то в море. А я тут вот.
– Все в порядке?
Я и не заметил ее среди рюкзаков. Можно подумать, она нарочно спряталась. Биргитта. И по-норвежски уже говорит.
– Угу, – смутился я. – А ты как?
Она едва заметно пожала плечами. Не знаю почему, но когда Кай-Томми сказал, что они тусили с Биргиттой, я решил, что теперь она будет разговаривать со мной нехотя и свысока. А она какая всегда – осторожная улыбка и спокойный голос. Как может такой человек водиться с Каем-Томми?
К звонку на первый урок криво стартовавшее утро выправилось. Мы долго болтали с Биргиттой. Я рассказал ей про Эллисив, и школу, и наш класс. Она спросила, сколько плотов мы еще построили, я стал уверять ее, что ничем таким мы, конечно, больше не занимались, и она так улыбнулась, что все мысли у меня в голове думаться перестали.
Первый урок музыки пришелся на первый же; вторник. Мы с Леной отходили в музыкалку весь пятый класс и весь шестой. Лена – на синтезатор, я – на фортепьяно. Сколько я ни втолковываю маме, что барабаны подходят мне гораздо больше, это почему-то никак невозможно.
– Я чувствую в себе талант барабанщика! – сказал я Лене.
В этом году я занимаюсь сразу следом за ней.
– К фортепьяно у тебя, во всяком случае, таланта точно нет, – ответила Лена, раскручивая над головой пакет с нотами как молот.
– Кто бы говорил, – пробурчал я.
Музыкант из моей закадычной подруги – как из слона балерина. Ильва, мама Лены, обожает музыку и отлично играет на всем подряд, но дочке ни слух, ни способности не передались. Она так фальшиво поет под свой синтезатор, что я вижу только одно объяснение: должно быть, родному папе Лены, который сбежал от них с Ильвой со скоростью ветра, медведь наступил на оба уха. Лене я такого, естественно, не говорю. Тем более что Ильва вбила себе в голову, будто у Лены талант к музыке есть, просто он глубоко зарыт. Так что Ильва надеется его отрыть и делает все, чтобы Лена не бросала играть на синтезаторе.
Но Рогнстад, наш учитель, не приспособлен к людям, которым музыка не дается. Он, похоже, считает, что мы назло ему играем так коряво. А Лена на уроках ведет себя странно. Опускает глаза и блеет «да» и «угу», даже когда Рогнстад вообще не прав. И это Лена, которая никогда не смолчит и за словом в карман не лезет. Для меня все это загадка.
