В общем, я каким-то образом продержался еще день, и в тот вечер, ближе к ночи, около половины двенадцатого, она позвонила мне в отель. Я спал. Вечером шел снег, и я пытался встретиться с Тельмой, чудесной девушкой с работы, с которой уже встречался несколько раз (она любит флиртовать), но она так и не объявилась. Когда зазвонил телефон, я проснулся и… угадайте, с кем же я разговаривал?
С источником своих худших кошмаров. Она заставила меня говорить о таких вещах, о которых я поклялся никогда ей не говорить. Фу! Я морщусь, даже просто вспоминая об этом сейчас. Все это наивное фуфло насчет Тома Баннистера, моего отца, насчет того, что она, должно быть, Моя Единственная, и насчет того, как я пригрозил на работе, что уволюсь, если меня не пошлют в Нью-Йорк… О Боже! Я был полусонный и не понимал, что говорю. Она поощряла меня, разумеется, обхаживала такими фразами, как «я же не знала, что…», и «тебе следовало сказать мне…», и «это же совсем другое дело». Я так понял, что эти едва слышные фразы означали «надежда есть».
Вот еще одна деталь наших телефонных разговоров, которую я помню. Я никогда, блин, не мог ее расслышать. Мне было стыдно просить ее повторить то, что она сказала. Так что – да, я вывернулся наизнанку, но дал понять: «Я не собираюсь маршировать под знаменем просто приятеля».
Я повесил трубку, гордый хотя бы тем, что сумел первым закончить разговор. Вот насколько жалок я стал! Она закончила отношения, а я закончил телефонный разговор. Не то чтобы «один – один» на табло, но сойдет и так.
И сходило, пока не прошло два дня. Я не смог удержаться. Я позвонил ей и оставил сообщение, мол, я подумал о том, что она сказала, и хочу встретиться с ней за обедом. На мой взгляд, обед был менее обязывающим событием, чем ужин. Она оставила ответное сообщение: мы могли бы встретиться за ужином в это воскресенье, «если ты не против». Вот это, блин, меня убило. Это подразумевало, что она знала, как действует на меня. Точно знала.
Я не смог себя остановить. Мне нужна была моя доза. Я позвонил ей, и мы договорились встретиться во французском ресторане недалеко от ее работы. Она готовилась к открытию выставки, которое должно было состояться в следующую среду. Она много работала. Полагаю, мне следовало принять это во внимание. Я пытался увидеть ситуацию с ее точки зрения. Мужик объявляется в Нью-Йорке, рассчитывая, что она бросит ради него все, просто потому что ему было удобно уехать из Сент-Лакруа. Мужик, к которому она, для начала, испытывает еле-еле теплые чувства. А теперь он разыгрывает из себя всего такого обиженного, потому что она не захотела заняться с ним сексом. Я мог это понять. Однако проблема заключалась в том, что были сделаны эти фотографии. На середине нашего разговора в очаровательном французском ресторанчике на Лафайет щелкнула еще одна фотовспышка. На этот раз со столика на противоположной стороне зала, за которым сидели четверо. Они засмеялись и даже помахали. Я не мог поручиться, что свет был направлен именно на меня, возможно, они просто фотографировали самих себя. Но в ретроспективе (что бы мы делали без ретроспективы!) это вписывалось в общий узор. У людей за тем столиком были сумки. Ну и что? А то, что это были сумки, предназначенные для аппаратуры, а не для одежды. (Ладно, может, я чуть-чуть слишком нагнетаю.) В тот воскресный вечер определенно был сделан еще один снимок. Я даже пошутил на этот счет. Я рассказывал ей, как мы с моим прежним партнером однажды снимались на лондонском телевидении, поскольку сделали великолепную рекламу. Я пытался произвести на нее впечатление. Дать ей знать, что она отвергает гребаного медиагения. И в результате рассказал ей, как сильно мне не нравился мой прежний креативный партнер.
