— А когда тётя Ким приведёт Эбби? — Макс взял вилку и принялся за жаркое с овощами.
— Думаю, через полчаса, а что?
— Надо сегодня лечь пораньше.
Я села напротив сына с кружкой кофе в руках. Жаркое исчезало с его тарелки с катастрофической скоростью. Похоже, у него ещё остались дела, которые надо было завершить до возвращения Эбби.
— Стив сказал мы выезжаем в пять.
— Хочешь, ложись сразу после ужина, я сама почитаю ей сказку.
Макс перестал жевать и выразительно посмотрел на меня:
— Нет, мам, я сам. У тебя плохо получается. Со мной она быстрее засыпает.
Он снова уткнулся в тарелку, а у меня в который раз защемило сердце: мой маленький мальчик снова говорит, как взрослый мужчина.
С самого первого дня Макс стал для сестрёнки тем, кем был для него Майкл — другом и защитником. Он всеми силами помогал мне, стараясь быть полезным. Эбби была нашим солнышком, нашим общим с Максом ребёнком. Мне приходилось напоминать себе, что сыну всего восемь и, по сути, он сам нуждается в помощи. Но в том состоянии, в котором мы все пребывали после пережитого, никто не мог адекватно оценить ситуацию.
Когда после трёх месяцев ада, в который я себя вогнала, переживая смерть Майкла, дети снова вернулись домой, то первое время мы все жили в одной комнате. Макс отказывался уходить в детскую, спал вместе со мной и Эбби. А я и не настаивала: в те дни настаивать на чём-либо у меня не получалось. Я нуждалась в сыне так же, как и он во мне. Мы держались вместе, как после кораблекрушения, вытаскивая друг друга за волосы из пучины отчаяния и слёз.
Эбби стала той, кто привязал нас друг к другу. Нашей точкой соприкосновения. Ведь, вот уже полтора года, как Макс отказывался говорить со мной об отце. Я слышала, как он плачет у себя в комнате, знала, что он частенько проводит время в гараже, рассматривая его вещи. Я даже отвела его к психологу, но Макс отказался с ним разговаривать. Хотела на некоторое время отправить его к маме в Даллас, но, как только заговорила об этом, Макс закатил истерику. Я плакала из-за того, как быстро повзрослел мой сын, и сердилась на весь мир: на судьбу, на бога, на себя, а больше всего — на Майка, что оставил нас. Что оставил его.
Закончив, Макс взял со стола свою тарелку и, подойдя к раковине, открыл воду.
— Сынок, оставь, я после помою.
— Мне не трудно.
Он быстро елозил щёткой по тарелке. Тишина между нами была невыносимой.
— Ты всё собрал? Тёплую одежду, запасную обувь…
Я начала перечислять вещи, прекрасно зная, что он всё помнит и, разумеется, уже всё упаковал.
