Впереди сидели дети, одетые по-праздничному, две девочки сидели с букетами; одна в вышитом платье и в парчовой тюбетейке. На столе горит «молния»>{43}. Ночь неподвижна, звезд множество. Стол завален яблоками и цветами. Колхозницы говорят мне: «Угощайтесь. Мы-то всегда на яблоке».
«Казахстан входит в более высокий класс своего государственного образования».
Все вспоминают о достижениях Казахстана, — и в первую очередь Казахского театра>{44}. И точно, расстояние от того, что в 1913 году бюджет Верного был в 7,2 тыс. рублей, из них 6 тыс. на ремонт тюрьмы, до 80 мил. рублей этого года, очень велико.
— Кому обязан Казахстан — Турксибом, Балхашем, Чимкентом, нашей столицей? Из тьмы возглас:
— Да здравствует вождь! Да здравствует мудрый батыр!
Обсуждение спокойное, нервничают слегка казахи: особенно один в белой рубахе, председатель огородной бригады — и есть чему: какие же казахи огородники? А он добился многого. Он хочет подписать первым. Он говорит, что соревнование казахов и казаков теперь перенесено на поля труда, а если понадобится, и на поля обороны.
Вдали поют: ребят не пустили, они ходят по улице и распевают «назло». Илобаев, бригадир, продолжает: «казахскую женщину раньше продавали, голоса она не имела, она угнеталась вдвойне. Нашими кадрами, национальными, были только байские сынки. Мы всего добились только под руководством Сталина и русского пролетариата… Мы обсуждаем это письмо как одна семья». То же, приблизительно, говорит педагог Субалдин.
Лучше всех говорил казак Гавриил Рутковский, 70 лет. К сожалению, мой приезд сбил его, в особенности, когда Сарумов поставил мое имя, как-то неудачно, возле Сталина. Старик с громадной седой бородой, с черными волосами, прикрытыми соломенной шляпой, весьма древней, в теплом черном пиджаке, смотрел на меня весьма уважительно и говорил:
— Взрастал я в сиротстве и вырос неграмотным. Заводили мы обмундирование все до ремешка на свое; и конь свой. Но как взрастал я в сиротстве, то все это возводить было трудно, да и относили нас к повинности с семнадцати лет, и вся моя жизнь угодила повдоль службы: служил я сорок лет. Казаки имели земли, но богачи наши забирали лучшие пашни — то священники, то офицеры, а мы получали камни да овраги. Был я и раненый: видал кое-чего. Сидеть для Совета пришлось мне мало, изношенный, просидел только шесть месяцев, так как раньше не получал ничего, кроме гнету. Два седла истрепал за свою службу. Седла берегли до пятидесяти лет. Теперь чувствую себя легко, — по видной жизни пошли: скотину имеем, машины, лучшие земли, сады, ягодники заложили…
