Подошел ко мне. Подбородок мне поднял и в глаза уставился. А у самого лицо такое… я таких и не видала. Как Христос на иконе. Худой такой, белобрысый, глаза синие-синие. Чистый очень, ни пылинки, ни грязинки. Фуражка черная, а на ней наверху — череп.
Посмотрел он меня, потом остальных. И показал на троих:
— Дизес, дизес, дизес.
Потом нос свой перчаткой тронул, будто задумался. И на меня показал:
— Унд дизес.
Повернулся и пошел к машинам.
А немка:
— Всем, кого выбрал господин оберфюрер, — марш за ним!
И мы пошли, четверо.
А немец этот к машине первой подошел, ему дверь открыли, он сел. А нам другой немец на вторую машину кивает. И дверь открыл. Подошли мы, залезли в нее. Он дверь закрыл, сел вперед, с шофером.
И поехали.
Я в легковой машине ни разу не ездила. Только в грузовых. Когда зерно возили. И когда у нас в Колюбакино падеж коровий был, нам телят в двух машинах привозили на племя. А райком машины выделил. И мы с маманей и со скотником Петром Абрамычем за теми телятами на машинах и поехали в Ломпадь. А легковую машину я видала в Кирове. Когда мы в кино приезжали. Эта машина легковая стояла, потому что въехала в грязь и увязла. И все вокруг стояли и думали, как ее вынимать. А дядечка толстый, который приехал в этой машине, ругался на другого, который из райкома был. И этот толстый говорил громко:
— В твою жопу, Борисов, только по заморозкам ездить.
А тот Борисов молчал и на машину смотрел.
Вот. А у немцев в машине я осмотрелась. Красиво все! Впереди шофер с немцем, мы сзади сидим. Все кругом блестит, все чистое, сиденья из кожи, разные ручки кругом. И пахнет самолетами. Как в городе.
И прет эта машина так легко! И не чуешь, как едет, только качает на ухабах, как в люльке. Поняла я тогда, почему эти машины легковыми называют.
Со мной еще две девки и парень один. Едем, едем. Куда — неясно.
Версты две проехали, свернули в лес и встали. Немец выскочил, дверь открыл:
— Аусштайген!
Вылезли. Смотрим — те две машины тоже рядом стоят. Кругом лес такой нестарый.
И немец этот главный выходит из машины. И другим немцам что-то говорит. И те сразу стали нам руки за спиной вязать. Да так ловко, что я и не поняла ничего, а мне уж — раз! И веревкой руки стянули. И подводят они нас к четырем деревьям и начинают привязывать.
Девки тут завыли, я тоже. Ясное дело — в этом лесу и останемся. Воем, одна молиться стала, парень постарше нас, он кричит:
— Панове, я ш не жид пархатай! Опометнайтесь, панове!
