Санитарка из медсанчасти, которой среди грохота и ада прокричали, что отец на том берегу тяжело ранен, бросилась к нему через Днепр. Наверное, это было не просто так.
Плот разбомбили, она утонула. А отец не был ранен – с кем-то спутали в кровавой суматохе.
Весь этот голливудский блокбастер отец однажды рассказал мне минуты за три, когда мы случайно пересеклись в университетской столовой.
Неожиданный и редкий момент совсем не свойственной ему откровенности. Даже не помню, с чего начался разговор.
Помню, как он встал, отнес посуду и пошел читать студентам лекцию по механике сплошной среды.
И я куда-то опаздывал, побежал по своим казавшимся важными делам.
На папином юбилейном банкете его друг-однокурсник, вернувшийся домой много раньше конца войны без обеих ног, подарил мне письмо, которое отец написал ему с фронта.
Я положил письмо в карман и долго не рисковал его прочитать. Продвинутый тинейджер оттепельных времен, я боялся обнаружить там неизбежные (как я полагал) “за Родину – за Сталина”, заранее оправдывая такие пассажи особенностями эпохи (вариант: фронтовой цензурой).
Когда все же рискнул достать письмо из конверта, я не обнаружил в нем никаких, даже вторичных признаков советской риторики.
Потом оно еще долго лежало у меня под стеклом на письменном столе:
По не зависящим от меня причинам больше месяца не получаю ни от кого ни строчки, и сам не мог отправить весточку. Мы это время так стремительно наступали, что почта никак не могла за нами угнаться. Но дрались мы по-настоящему хорошо, как давно не дрались. Мы так рванули, в адской грязи и бездорожье, что за месяц проскочили Буг, Днестр и Прут, первыми вышли на нашу границу. За один этот месяц нам трижды салютовала Москва…
Потом пошли по благословенной Молдавии, которая запомнилась прекрасным виноградным вином (его нам бочками выкатывали навстречу) и кучей пленных румын с их мобильной артиллерией (на волах).
Здесь же, за Бугом, я впервые встретил евреев, на Украине ведь их совсем не осталось. Когда в одном местечке я произнес пару слов по-еврейски (пожалуй, все, что я умел произнести), то меня буквально чуть не разорвали, каждый тащил к себе в гости. Ты не представляешь, что значит для них после трех лет ужаса увидеть еврея-офицера.
Пиши, как твои дела, что нового в МГУ. Эх, скорей бы вернуться, теперь победа уже видна. Привет всем. Абрам”.
Отец привез с войны ковер и два отреза крепдешина – трофеи, которые полагались офицеру.
