— Ну, как там в Москве-то? — издалека начал Павел, не позволяя себе в присутствии ребят и Лизки с ходу говорить о главном: купил или нет?
Лилявский понимающе улыбнулся. «Как же, стал бы я для тебя стараться, — говорил его взгляд, — если бы узнал не вчера, а неделю назад, что вы тут с бабой Женей замышляете… Это я раньше думал: мелкий конторский служащий, раз просит — ну и услужу, хрен с ним, мало ли в каком деле может пригодиться. А теперь я тебя с прицельной мушки не спущу!»
— Стоит Москва, чего ж ей не стоять… Вчера «Принцессу Турандот» с Вертинской смотрел, в Вахтанговском театре, — и подмигнул новому геологу.
Будто забыв о своем столе, Павел затоптался посреди конторы, улыбаясь неровно и утирая взмокший под кепкой лоб.
— Духотища прямо с утра — хотя и дождик сеет. — «Ох уж эта мне интеллигенция, вечно не знаешь, как подъехать к ней, с какого бока, когда они шутят, а когда всерьез. Турандот!..» — говорила в то же время его улыбка, и он, помедлив еще, пошел в свой угол, не сводя глаз с Романа.
— Как там… погода-то? — уже касаясь рукой арифмометра, придумал нормировщик последнее, о чем еще можно было спросить без опаски казаться заискивающим. В другое время ни с того ни с сего он тары-бары разводить бы не стал.
— Да как и здесь — весна, — опять посмотрел Роман, в сторону Званцева, перебиравшего в шкафу папки с материалами по нынешним скважинам. Вот-вот баба Женя явится, какое-нибудь собрание на полдня затеет, а этот новенький все отмалчивается. — Весна, милый, и в Москве и в Юхломске, — нехотя ответил Лилявский Павлу. — А стабилизатор я тебе купил.
— Да ну! Вот спасибо, а то как вечер — плитки все повключают, напряжение упадет, а потом вдруг подпрыгнет!
Павел обрадовался, и, чтобы хоть как-то скрыть это, он уткнулся в табеля, в месячную сводку о ходе выполнения плана. Трррэк, трэк! — крутанул ручку арифмометра. С хрустом, с пугливым мельтешением проскакивали на барабане цифры, и с каждым поворотом очередная двойка, тройка, пятерка ли коротким щелчком возвещала о своем прибытии в гнездо. Они нанизывались одна к другой, как четки, и за игрушечным их перемещением, как бы даже сумбурным, хаотичным, вдруг возникало перед Павлом конечное число, полное всяческого смысла. Как зачарованный, он не сводил глаз с маслянисто мерцавших цифр, словно забывая в эту минуту и о Романе, и о стабилизаторе. Вполне возможно, въедливое ржавое верещание арифмометра воспринималось им, как благостная музыка, дарящая к тому же порядок и разумение.
