Аззар и Атталис, которых тоже пробрало до самых печенок, намертво сжали зубы, вцепившись в хранителя клещами. Напряженные, смятенные и полностью растерянные, но с каждым мигом все сильнее поддающиеся пугающему очарованию Гончей.
— Линнувиэль лерре Л’аэртэ! — вдруг властно произнесла Белка, одновременно отстранившись, и в этот момент эльф широко распахнул глаза.
Он непонимающе моргнул, еще не до конца осознав случившееся. Но почти сразу нашел источник голоса, за которым упорно шел из мрака, и уперся в два бездонных голубых колодца. На мгновение замер, смутно узнавая, но уже не в силах устоять перед магией древних рун. Затрепетал, словно попавший в сеть мотылек, жадно вдохнул медовый аромат. И, едва в глубине глаз Гончей загорелись призывные изумрудные огни, вдруг потерял голову — неожиданно рванулся, выворачивая суставы, разрывая связки и грозя расшвырять собратьев по сторонам.
— Держите! — рявкнул Таррэн, наваливаясь на него с удвоенной силой.
Перворожденные прижали бьющегося в судорогах хранителя к земле, но тот все рвался и рвался на волю. Эльфам пришлось приложить массу усилий, чтобы удержать его и не позволить коснуться Гончей, но Линнувиэль не собирался сдаваться — ее зов был сильнее боли, страха и даже смерти, потому что противиться этим чарам Ледяная богиня не могла. Ведь именно для этого они когда-то и создавались.
— Он… слишком силен… — выдавил Корвин, изо всех сил наваливаясь на мечущегося хранителя. — Аззар, Атталис…
— Держу! Маликон, еще!
— Сейчас… только бы магией не шарахнул!
— Не должен — он ослаб.
— Ослаб?!
Но тут Белка опомнилась и бережно провела кончиками пальцев по щеке мечущегося по земле хранителя.
— Тихо, Линни, тихо. Все хорошо.
Она снова наклонилась, позволив ненадолго заглянуть себе в душу, и Линнувиэль послушно затих, но при этом неотрывно смотрел в позеленевшие глаза и понимал, что не забудет их до конца своих дней.
— Белик…
— Вот и славно, — печально улыбнулась Белка, и одурманенный эльф открыто улыбнулся в ответ. — Он мой. Таррэн, давай, он больше не будет рваться.
Таррэн без промедления вспорол кожу на изуродованном плече и чуть сдвинулся, когда из раны широким потоком хлынула темная, почти черная кровь. Линнувиэль болезненно дернулся, но тут же снова успокоился, потому что на лоб легла прохладная рука и милосердно забрала его боль. А вместо боли пришли умиротворение и необъяснимый покой, которых он никогда прежде не знал. От аромата эльфийского меда кружилась голова, от звуков чужого голоса неровно стучало сердце и сами собой отступали печали. Все потеряло сейчас значение — и боль, и сомнения, и прежние страхи. Свежая рана на плече. Покрытый кровавыми разводами нож в руке молодого лорда. Даже ошарашенно взирающие сверху собратья, надежно придавливающие его тело к холодной земле и неотрывно следящие за каждым движением.
