«Если уподобить жизнь арене, усыпанной пылающими углями с немногочисленными прохладными местами, – арене, которую мы неуклонно должны пробежать, то окажется, что объятого призрачной мечтою утешает прохладное место, которое он занимает как раз в данную минуту или которое рисуется ему вблизи, и он продолжает свой бег по арене. Тот же, кто постигая принцип индивидуации, познает сущность вещей в себе и вместе с ней познает целое, – тот уже не восприимчив к такому утешению: он видит себя одновременно во всех местах арены и сходит с нее. С его волей совершается переворот: она уже не утверждает своей сущности, отражающейся в явлении, – она отрицает ее. Симптом этого заключается в переходе от добродетели к аскетизму. Человек уже не довольствуется тем, чтобы любить ближнего как самого себя и делать для него столько же, сколько для себя, – в нем возникает отвращение к той сущности, которая выражается в его собственном явлении, его отталкивает воля к жизни, ядро и сущность этого злосчастного мира. Он отвергает эту являющуюся в нем и выраженную уже в самом его теле сущность и своей жизнью показывает бессилие этого явления, вступая с ним в открытую вражду. Будучи по существу своему явлением воли, он, однако, перестаёт чего бы то ни было хотеть, охраняет свою волю от какой-либо привязанности, стремится укрепить в себе величайшее равнодушие ко всем вещам. Тело его, здоровое и сильное, вызывает гениталиями половое влечение, но он отрицает волю и не слушается тела, ни под каким условием он не хочет полового удовлетворения. Добровольное, полное целомудрие – вот первый шаг в аскезе, или отрицании воли к жизни. Аскетизм отрицает этим утверждение воли, выходящее за пределы индивидуальной жизни, и тем показывает, что вместе с жизнью данного тела уничтожается и воля, проявлением которой оно служит. Всегда правдивая и наивная природа говорит нам, что если эта максима станет всеобщей, то человеческий род прекратится, а после того, что было сказано во второй книге о связи всех явлений воли, я думаю, можно было бы принять, что вместе с высшим явлением воли должно исчезнуть и более слабое ее отражение – мир животных: так полный свет изгоняет полутени. С полным уничтожением познания и остальной мир сам собою превратился бы в ничто, ибо без субъекта нет объекта». [64, 1, с. 323]
Здесь, на наш взгляд, полная невнятица. С одной стороны, Шопенгауэр говорит о том, что смерть каждого индивидуума есть полное исчезновение этого индивидуума. Вместе со смертью тела умирает интеллект и память человека, но остается воля, которая проявляет себя снова и снова в миллионах других индивидуумов. Собственно, как уже говорилось, конкретному человеку должно быть безразлично то, что после его смерти мир продолжится, ведь его личная история, так же как и он сам, прекратится стопроцентно. Его уже не будет. Судя по сказанным за несколько дней до своей кончины словам, Шопенгауэр был не уверен, что после смерти он обратится в полное ничто. Как же он представлял себе это возможное продолжение? В каком качестве? В качестве воли? Но ведь он сам писал, что смерть индивидуума для воли не значит ровным счетом ничего – она объективируется в миллиардах новых человеческих существ. И что может сделать с волей на самом деле аскет, полностью отринувший волю? Здесь напрашивается (причем весьма настойчиво) единственный вывод: уничтожив волю в себе, аскет уничтожает… весь мир как проявление воли! «Остальная природа должна ожидать своего освобождения от человека, который одновременно является жрецом и жертвой». [64, 1, с. 324]
