не изболелось в разлуке? Сколько уж лет, вы подумайте…
Голос ее оборвался. И словно игла вонзилась в сердце Лизино: так вот оно как, стало быть, и Августа сама себя жалеет, ибо некому больше… Но тотчас и сие заблуждение развеялось.
– Да вы сами знаете, что напраслину на нее возводите, ваше сиятельство, – укоряюще отозвался граф, так же, как и Августа, обозначая слово сие.
– Напраслину? – взвилась княгиня. – Уж поверьте мне, друг мой: не девочка я, что на ручки просится. И прежде ласк ее не знавала. Что ж в мои-то лета по ним томиться?.. И скитания потому лишь докучны стали, что время уходит… Время теряю, вот что обидно! И… себя! Ежели ворочусь, так ведь чужестранкою закоренелою – чужеземною бродяжкою. Что люди подумают? Что они скажут? Будет ли вера мне? Или останусь в веках самозванкою?..
– Что велите делать, княгиня? – устало произнес Петр Федорович, и Лиза поняла, что разговор сей уже не впервой случается и напрочь неведомо мудрому графу, как быть-то…
– Послать в Россию, – после малой заминки выпалила Августа, и краски жизни вновь заиграли в ее голосе. – Послать в Санкт-Петербург гонца, чтобы с нею побеседовал, чтоб спросил, какую участь мне готовит? Ту ли, для какой я назначена по праву рождения, или верны слухи: мол, она пруссаку – племяшке своему – наследие дедовское пророчит?! Пошлите Дитцеля! От Дитцеля у ней секретов и прежде не было, и теперь не будет.
– Воля ваша, – согласился Петр Федорович, а днем позже Лиза услышала, как он молвил Яганне Стефановне:
– Ее сиятельство – одна из тех редкостных натур, благородных и романтических, которые радуются или скорбят из-за того, что о них подумает потомство!..
Вот тут и догадаться бы Лизе, кто такая эта княгиня Августа, тут и ужаснуться, одуматься, сойти с дороги ее… да где! Разве знала она хоть что-то, разве понимала, разве могла угадать? Так и осталась пожимать плечами в своем неведении.
Ну а как задумала Августа, так и сделалось. Герp Дитцель, ни словом не поперечившись, отбыл в дальний путь незамедлительно.
Итак, тяжко болели духовно Августа с Лизою, но пришел наконец день отбытия из гостеприимного «Святого Франциска». Вещи были упакованы и снесены вниз, девушки готовились сойти к наемной карете, где уже почтительно ожидали хозяин с хозяйкою, как вдруг в дверь кто-то робко постучал.
Открыли. На пороге стоял Гаэтано.
– Милостивые синьоры! – возопил он с порога. – Молю вас, не погубите! Возьмите меня с собою, не то кровь моя падет на ваши головы!
