Вдоль и поперек просканировали в непонятных капсулах, сделали несколько инъекций, чтобы на новой планете не заразилась их вирусами и дали что-то от запущенной аллергии. Оказывается, за Фабиусе у меня начала развиваться болезнь дыхательных путей, индивидуальное неприятие некоторых компонентов того воздуха. Недаром он мне таким противным казался.
Рил в ухе услужливо переводил слова дока, формально все было понятно. Но вот взгляды, некоторые интонации и неприятная атмосфера, царившая вокруг, — ее рил не в состоянии перевести и разъяснить для недалекой меня.
Последующие ночи спала одна. Дюсан сам сказал, что ночует в другой каюте, я не выгоняла. Признаться, когда он рядом, обнимает или держит за руку, чувствую себя в безопасности. О многом говорит уже то, что ночь после пережитого в переулке на Фабиусе, спала как младенец. Не мучили ни бессонница, ни кошмары, ни страхи.
По кораблю я прошлась только единожды, к медблоку, и одной подобной прогулки мне хватило выше крыши. Больше выходить из каюты желания не возникло.
Напряжение между Дюсаном и остальными леморанцами заставляло втягивать голову в плечи, опускать взгляд и крепче держать за руку своего серогривого спутника. Хваталась я за него часто. И не сказать, чтобы Дюсан был против, нет, всегда позволял касаться, и обнимал крепче в ответ. Но при этом его и так крепкое, тренированное тело, превращалось в камень. Закрывая меня спиной от экипажа, готовый к схватке, он и то был более расслабленным.
Защищает, ухаживает, ни разу не подвел и не разочаровал, а у самого из-за меня одни неприятности. Осознание этого полностью загубило те крохи уверенности в себе, что начали появляться в присутствии Дюсана. Робкое желание быть ближе, касаться ласковее и чаще, загнулось под тяжестью вины.
За всей проявленной нежностью увидела, что Дюсан страдает. В его глазах читалась обреченность. Я не делала его счастливым, не оправдывала надежд. Видела, что он чего-то ждет, чуть ли не умоляет, и также ясно наблюдала как его взгляд потухает, не получив желанного.
Что-то было в корне неверно. Снова я разочаровывала и не справлялась. Как уже было с папой. Меня одной для счастья не достаточно.
Меньше всего хотела мучить мужчину, в которого так безрассудно начала влюбляться. Но и что делать дальше не представляла.
Дюсан сидел на постели в своей каюте и слушал звуки, доносящиеся из ванной комнаты. Да, вот такой он мазохист — сидит, не двигается с места и представляет, как за дверью моется его пара. Воображение еще никогда не работало столь активно, вырисовывая подробные и яркие картинки происходящего в душе. Заходя дальше, — представляя не только обнаженную Шаниту, но и его самого рядом с ней. Тоже голого, очень тесно прижатого к девушке, проделывающего все то, о чем мечтал каждую минуту из этих проклятых семидесяти двух часов.
