— Куда же вы? — смущенно сказала Нина.
Я остановился. Ее смущение как рукой сняло. Она снова надела маску.
— Я же должна как-то отблагодарить вас.
Нет, не так просто преодолеть барьер между нами, подумал я. Впрочем, я сам задал тон нашим отношениям.
— Конечно, должны. — Скинув пиджак, я бросил его на диван и сел в кресло.
— Вежливый человек сказал бы: «Ну что вы, не беспокойтесь, пожалуйста!»
— И все равно принял бы благодарность.
Нина засмеялась.
— Хотите кофе?
— Это и будет вашей благодарностью?
— Могу вас покормить.
— Для обеда еще рановато.
— Никак вы собрались пообедать у меня?
— Не только пообедать, но и поужинать.
— Как же, как же! Не рассчитывайте ни на обед, ни тем более на ужин. — Нина направилась в кухню.
Я курил и ждал. Из кухни доносился запах кофе. Мне было удивительно хорошо.
Потом мы пили кофе и обменивались полуколкостями.
— Все. Я должна заниматься, — взглянув на часы, сказала она.
— Чем?
— Ногой.
— Вы же говорили, что не намерены больше влезать на свою лошадь.
— Вы полагаете, что только наездницы не должны хромать?
— Нет, конечно. Можно еще кофе?
Нина налила мне.
— А себе?
— Мне больше нельзя.
— Вы живете одна? — спросил я, хотя и так было ясно, что она живет одна.
— Угол не сдается! — ответила Нина.
— Мне не нужен угол. Я снимаю комнату и хозяйку вижу, лишь когда плачу деньги.
— Хорошо, мы с вами больше не увидимся.
— Разве вы хотели стать моей хозяйкой?
— Никем я не хочу стать! Допивайте кофе и идите. Мне надо заниматься. Неужели у вас нет никаких дел? Ну пойдите подышите воздухом. Хоть польза какая-то будет.
— Терпеть не могу прогулок.
— Ну прошу вас!
Я встал и надел пиджак.
Нина тоже встала.
— Не сердитесь на меня, — сказала она. — Ладно?
Я взял ее за руку.
— Мы увидимся еще?
— Разве теперь от вас отделаешься? — сказала она.
Главного инженера в кабинете не оказалось. Я заглянул к директору. Ахвледиани подписывал документы. Он поднял на меня глаза и спокойно, словно ждал моего визита, сказал:
— Вашакидзе в швейном цехе.
— Хотелось бы поговорить с вами.
— Со всеми вопросами обращайтесь к главному инженеру. — Ахвледиани продолжал подписывать документы.
С тех пор как я познакомился с Ахвледиани, я невольно сравнивал его с директором в моей пьесе. Они были ровесниками. «Мой» директор тоже молчал. Молчание — бич нашего времени. Оно сродни равнодушию. Но «мой» директор заговорил, ломая устоявшиеся привычки, ломая себя. Правда, он не был окружен, как Ахвледиани, преступниками, но равнодушие порой хуже преступления.
