Судья поставил перед собой Эмиля по стойке смирно и вроде бы собрался дать ему по уху. Эмиль увернулся, а судья взял свисток в рот, коротко свистнул и махнул рукой, чтоб ему дали мяч.
Прибежал капитан гостей, длинный и плешивый, на вид он был старше моего отца, и рявкнул на судью, чтоб не задерживал игру. Эмиль что-то загундел, капитан гостей сжал кулаки, покраснел и двинулся на Эмиля. Тот раскинул руки в стороны, заулыбался и говорит:
— Не будем мелочиться, разве мы не братья?
Капитана это удержало, он остановился и только плюнул Эмилю под ноги.
Судья сказал:
— Будем устраивать представление?!
Потом бросил мяч, усмехнулся и достал блокнот с маленьким карандашиком.
— Вон! — заорал он и показал рукой на капитана гостей. У того аж дыханье вышибло. Проглотив ком, он залопотал:
— Я, если хотите знать, инженер-агроном, я уйду, и больше вы меня на поле не увидите.
— И слава богу, — добавил Эмиль, — потому что играть он не умеет.
Судья сделал ему знак заткнуться и нагнулся за мячом. Никто не понял, что он собирался сделать, это как пить дать. А он поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку.
Эмиль легко забил гол — вратарь уклонился. Кто-то из рабчан разыграл мяч, а потом взял и сел в центре поля. Достал сигарету, закурил, а за ним и вся команда. Мы забили десять голов. Наконец судья остановил матч по причине неспортивного поведения противника.
* * *
Недели не прошло, отец и говорит мне:
— Слыхал я, ты играл против «Рабчи».
— Играл. Ну и что?
— На следующей неделе возьмем тебя в оборот.
— Кто же?
— Увидишь.
Он достал рулетку и пошел измерять задние ворота амбара. Я знаю своего отца как облупленного: если надо, не признается даже, что я его сын. Поэтому я ни о чем не спрашивал.
За ужином он как бы между прочим сообщил:
— Ката, я перебирал нашу родословную, и ты не поверишь, с 1848 года у нас в семье не было ни одного выдающегося человека, ни один не поднялся над средним уровнем.
— Что ты говоришь! — изумленно воскликнула мама. Она такая. Стоит отцу что-нибудь изречь, она почти всегда удивляется. Отец это любит.
Я хотел было спросить, почему именно после 1848 года, но, к счастью, удержал язык за зубами. Потому что рот у меня был набит.
Мама спросила вместо меня:
— А что было в 1848 году?
— Восемнадцатого марта 1848 года… — отец многозначительно поднял ложку, — …Венгерский сейм уничтожил крепостное право.
Соус стекал по ложке на пальцы, отец переложил ее в левую руку и вытер пальцы о штаны. Мама так и подпрыгнула. Осознав, что он сделал, отец замолчал, но поглядывал на меня время от времени как-то иначе, чем обычно. Когда я доел суп, он сказал:
