Действительно, в приказах все было ясно, но для Шримма война завершалась в Молчанах совсем не так, как он себе представлял.
— Калкбреннера сюда! — заорал Шримм унтер-офицеру. — Срочно доставить!
— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!
Калкбреннера!.. Нахлынувший страх придавил инженера Митуха, колени у него подломились, но он устоял и выпрямился. Кровь стучала в висках. Его мучили угрызения совести. Что он наделал! Он дал Калкбреннеру, взамен за украденную взрывчатку, старую одежду, в которой после разгрома своей роты добрался из Стакова до самых Молчан. Взрывчатку через Колкара переслал партизанам с наказом взорвать железнодорожный путь. Немцы не смогут уничтожить железнодорожное полотно, не смогут отступить организованно, в панике побегут. Но солдаты застигнут Калкбреннера, пока он переодевается. Или уже переодетым. Куда Калкбреннер спрячет винтовку, униформу и все прочее? Где спрячется сам? В конюшне под настилом, как намеревался? Но там не спрячешься, яма полна навозной жижи. Что, если солдаты схватят его, найдут вещи?.. Бедная мама, Бета, дети, Адам в поле… Мозг, сердце, кровь у Митуха запульсировали в такт той величественной минуте, когда одно уходит, другое приходит не только в Молчанах, но и в нем самом. Вероятно, так и должно быть! Видимо, иначе и быть не может! У Митуха перехватило горло. Без всяких усилий избавиться от немцев и от всего, с ними связанного, избавиться от страха — без труда, без жертв, вот было бы… Вот был бы ужас… Жить с дарованной, ниспосланной свободой, без уважения к самому себе… Нет, надо искупить месяцы бездействия и лени, проведенные в Молчанах, с Гизелой!.. Величие минуты — грядущий перелом — наполняло его душу тревогой, и он с трудом, словно сквозь шум прибоя, слышал обер-лейтенанта Шримма.
Шримм старался за резкостью тона скрыть страх.
— Пусть староста без лишнего шума и не привлекая внимания немедленно даст знать хозяевам упряжек, чтобы они подали подводы к комендатуре! Возчики потом смогут вернуться домой! — кричал он.
Митух мобилизовал все свои силы, чтобы стряхнуть оцепенение, грозившее перейти в апатию, и повернулся к старосте Шимко; он видел его лоснящийся лоб, дряблую кожу в сетке морщин на шее, причем кожа дергалась, словно вместо артерий под ней жирные, насосавшиеся пиявки. Запутать все — и тем спасти дело, только путаница способна погубить Шримма, а заодно и Гизелу! — подумал он, глядя на пульсирующие вздутые жилы Шимко и встретив его укоризненный взгляд.
