Стемнело, в эту ночь истекали последние часы и минуты истекших лет, месяцев, недель и дней.
Молчаны, довольно длинная, вытянутая вдоль дороги деревня, в эту ночь томилась страхом, тешилась надеждой, ибо ход времени приближал людей к минуте, когда они должны были вступить в новую жизнь. Когда все это кончится? И как? Близилась минута, ненавистная и долгожданная, и люди ложились спать одетые и обутые или сидели на кроватях.
— Я приняла решение, — сказала Гизела Габорова, двадцатисемилетняя вдова Мартина Габора, и вспомнила мужа. Какова ставка, таков и выигрыш… Не следовало доходить до крайности, ему не следовало здесь, в Молчанах, ариизировать[1] поместье и кирпичный завод Шталя, а в октябре прошлого года партизанам не следовало убивать его. Наверняка его убили те двое, Порубский и Зубак. — Так вот, я приняла решение, еду с тобой.
— Ну конечно, — привычно согласился обер-лейтенант Вальтер Шримм. Он сидел напротив Гизелы в гостиной шталевской виллы на зеленом диване, на голове у него была новенькая пилотка. Голос его чуть дрогнул от нетерпения. — Гизела! Сладкое имя! Безмерно сладостное, прекрасное, милое имя.
Гизела откинулась на спинку глубокого зеленого кресла, потерла ногой о ногу, при этом ее халат из блестящего черного шелка в мелких пестрых попугайчиках соскользнул с округлых коленей; немного помедлив, она нагнулась и прикрыла колени полой.
— Ну конечно, — повторил Шримм, вспомнив надпись на фарфоровой вазе. «Geld ist Geld, Welt ist Welt, ein schöner Nam’ alles behält». Ваза стоит у них дома, в Штарграде, а может, ее уже нет… — Ну конечно, Гизела. Деньги есть деньги, мир есть мир, но в твоем прекрасном имени заключено все. Гизела — газель!»
— Побудешь еще немного? — Пестрые попугайчики соскользнули с ее груди. — Хочешь?
Обер-лейтенант Шримм, начальник немецкого гарнизона в Молчанах, в нерешительности поднял руку к голове, опустил, снова поднял и снял свою новенькую пилотку.
Стекла больших окон в шталевской гостиной подрагивали от канонады.
Время близилось к двенадцати.
— Давай остановим время, Гизела! — сказал Шримм, взглянув на бронзовые часы с четырьмя неумолимо вращающимися блестящими колесиками. Он выключил лампу под абажуром, на котором в голубых волнах качались старинные парусники, барки, бриги и шхуны. — Давай не будем смотреть на часы!
— Ладно, Вальтер, — ответила она. — Так мы уезжаем?
— Ну конечно.
— Еще есть время?
— О, есть! Ведь мы его остановили, газель!
