А хата вышла распрекрасная, колыбель для выводка. И маленький клаптик щедро удобряемой земли, тот, что от забора до забора переплюнуть, выкормил своей навозной титькой Шурку, а вслед за ним Саньку, сестру, а потом еще Сергея, Андрея и Логвина — Лягвушку, младшего самого, названного так, по настоянию матери, в честь лучшего, любимейшего из ее братьев. Заросший картофельной ботвой огородик выручил их в памятном тридцать третьем. И отец ходил по этому своему владению, долговязый, как журавль, среди помидоров и подсолнухов.
Однажды, Шурка помнил это, у хаты остановилась извозчичья пролетка, две головы выставились, словно горшки для просушки, над тыном, и одна голова сказала как будто с недоумением и жалостью.
— Это, что же, и есть Доминиани?
— Да, Доминиани.
— О!.. А!..
Горшки покачались-покачались, исчезли, и пролетка отъехала.
4
В ста шагах от Шурки, в просторной штабной хате, лежит на лавке под рядном Микола Таранец, незабываемый разведчик и гармонист. А в стороне тихий разговор.
— Если через Гадючкино лесничество вырвемся — дальше оперативный простор.
— Красиво — простор… Только нам не соли к хлебу, а хлеба к соли, хлопчики. А если через Бушино рванем?
— Там-то и ждут.
— И хорошо. Скорее поверят. Но вы балакайте, балакайте, хлопцы. Добрым словом головы не пробьешь.
— Если на Гадючку всех конных, маневренных, и — обманный удар для страховки? А сами — к Бушино.
— Дело. Я почему говорю — Бушино? Там мы вывертываемся сразу на Юго-Западную дорогу. Снова вцепимся. Я так думаю, крепкое дело сейчас на Волге. Эшелон за эшелоном они гонят. Они думают, мы пойдем раны лизать, а мы — по станциям, по мостам!
— Очень точно надо разработать… Хитрая операция!
— А кто говорит — нехитрая? Действуй, штаб. Им все так смешать, как в браге гущу.
— Конечно, удар по коммуникации сейчас был бы очень кстати. На Волге у них критический момент.
— У них явное перенапряжение на магистрали. Тридцать пар в сутки.
— Во! Пошла муха по патоку.
— Бывают минуты, когда один взорванный мост…
— Во… Эх, хлопчики, удалось бы — отдал бы ведро разуму за каплю счастья.
— Счастье счастьем, рассчитать надо.
— Считай, считай!
Родничком шумит разговор, горят командирские глаза. Один Микола безразличен, лежит он под рядном, во тьме; а ведь ему, Миколе, в этом разговоре первое место. Очень важное он должен сделать дело, Микола Таранец, после смерти, такое, какого и в живых ему не удавалось, хоть много, много постарался Микола, зарабатывая почетное для партизана и разведчика объявление с портретом на улицах многих украинских городов.
