Почему-то я ярко вдруг представила, как сотни тысяч людей в разных уголках земного шара произносят по телефонам такие вот интимные фразы — “я тебя люблю”, “я тебя хочу” и тому подобные, — и они летят в пространстве от одного собеседника к другому, вытягиваясь в длиннющие нити, отвердевая и материализуясь, пересекаясь с другими такими нитями, образуя этакий каркас, проволочную сетку, вроде параллелей и меридианов, обхватывая холодную планету, сжимая ее страстно, заставляя пульсировать.
В общем, если не считать этой его фразы, сухой был разговор, в полном соответствии с тем самым уговором, про который он упомянул. Суть его состояла в том, что звонить он мне все это время не будет, — потому что ФБР запросто может начать прослушивать нашу линию. Мало ли что — найдут документы, по которым Яша был одним из соучредителей студии, вместе с уже известным полиции мистером Каном и иммигранткой из Союза Оливией Лански, и решат, что, может, имеет смысл послушать мои разговоры, вдруг что и всплывет. Глупость, конечно, — но, как он сказал, лучше перебдеть. И еще сказал, что за него беспокоиться не надо, он с пацанами, не один, — а туда ему звонить некуда, да и не стоит, все же никто не знает о моем существовании. И что он сам со мной свяжется — по факсу, потому что так безопаснее. Ведь это совсем немного: две, ну три недели.
Вроде немного — но если учесть, что мы за последние два года расставались раза три и не более чем на три дня, и он мне при этом звонил ежедневно по нескольку раз, то… Впрочем, я, конечно, ничего не сказала такого и не вела себя как жена, провожающая на опасное задание мужа-разведчика, — в конце концов, он меня любит, а не я его. Он хотел жить вместе и почти год ждал, пока я соглашусь, и напоминал об этом бесчисленное количество раз, а я не хотела. Он звал меня замуж, говорил, что мы могли бы иметь ребенка, а я как отказывалась, так и стою на своем.
И так чуть не опозорилась, когда начала ему говорить, что надо уехать отсюда на несколько месяцев. Хорошо, хоть вовремя спохватилась и больше такого себе не позволяла. После нашего разговора Юджин к Лешему уехал, в гостиницу, а потом позвонил, через час где-то, сказал, что в ресторане меня ждет, в “Ла Лус Дель Диа”, коронном моем, мексиканском, — и ясно было, что с его стороны это попытка меня успокоить и загладить свою вину. Этим жестом он показал, что понимает, как я нервничаю, и ценит меня за то, как я себя веду, и просит прощения за то, что должен улететь, но по-другому поступить не может. Я все же неплохо его знаю, и знаю также, что за его немногословием могут скрываться целые речи, что часто он говорит нейтральную фразу, имея в виду что-то очень личное. Ему так удобней — пусть так и будет.
