Автор статьи между тем уже перескочил на другую тему.
«Впрочем, некорректным считается в Америке многое из сферы простого здравого смысла. Например, полиция разыскивает убийцу или грабителя. По радио передают: „Полиция ищет мужчину 35-40 лет, рост примерно 5 футов 8 дюймов, одет в куртку синего цвета и голубые джинсы“. Минуточку, а какова раса этого индивидуума? Раса — табу. Хотя для розыска преступника важнее знать его расовую принадлежность, чем все остальное, вместе взятое».
Тоже очень интересное рассуждение. Оно бьет все по тому же страху перед «другими», «чужими», «мигрантами». Если в советское время на любые разговоры о том, что в Америке не так все плохо, был ответ: «Зато у них негров линчуют», то теперь, как видно, все повернулось на 180 градусов. Теперь нам намекают, что негров, то бишь афроамериканцев, покрывают. Как и мексиканцев и тому подобных «понаехавших». Потому что «раса — табу». На самом деле не раса — табу, а расизм. Поэтому в газетах предпочитают не указывать цвет кожи совершившего преступление, чтобы лишний раз не разжигать страсти, если только речь не идет, например, о преступлениях на почве расовой ненависти. А когда полиция ищет человека и обращается за помощью к общественности, то дает его подробный портрет, включая и цвет кожи.
Илья Баранкис возвращается к разговорам о российской душевности и духовности:
«Что важнее: „лучше помогите материально“ или „доброе слово и кошке приятно“? В идеале должно бы быть и то и другое. Но в реальном мире получается или-или. Американцы славятся материальной помощью нуждающимся — они самые активные в мире благотворительные жертвователи. Мы же этому только учимся, зато утешить друга, у которого горе, умеем лучше любых американцев или французов».
Понятно, что лучше подарить ветерану бутылку водки и произнести при этом добрые слова, чем обеспечить ветеранам достойную жизнь в нормальной собственной квартире. «Денег нет, но вы держитесь», — как сказал один небезызвестный персонаж. Автор меж тем продолжает рассуждать. Там, где духовность, там ведь и скрепы, традиция, старая добрая жизнь, общинность и соборность.
«Вообще мы по жизни намного меньшие индивидуалисты. То ли это у нас от дореволюционной крестьянской общины, то ли от послереволюционной всеобщей бедности, когда держались друг за друга, чтобы выжить. Сегодня наш менталитет сдвигается на Запад, вместе с ростом материального благосостояния растет индивидуализм. Жаль. Материальное
