школьные уроки,
добродетели и пороки,
мороки и мороки,
тела и души,
отмели и миры,
баночки икры,
бьющиеся
и небьющиеся
баклуши,
Гриши и Миши,
а также крысы и мыши.
И пока
сознание
позволяет подсознанию
пошевелиться
и выползти подышать
из шахт и недр
в просторы атмосферы,
ноосферы,
хроносферы,
биосферы,
подстегиваемый
космогоническими
хлябями
зарождается
ветр.
Эй, где там ваши Дон-Кихоты,
мельницы и ветряки?
Где там ваши мельники
и доброхоты?
Время перековывать
«было» в «прошло»,
время перемалывать
зло в добро!
Что-то мало верится
издалека,
что перемелется
и будет мука.
Все-то нам отламывались
не с руки
вот такие пироги,
такие пироги…
Сяду-сяду на пенек
да, говорит, и съем
самый лакомый пирожок,
пирожок ни с чем!
То ли такая у нас долгота,
заколдованное место,
то ли у нас опара не та,
то ли мы не из того теста!
Но самое время бы
за жернова,
а после — пекарь, колдуй!
у девичьих губ заметный едва
начинается
ветродуй.
Но самое время бы
под паруса,
флибустьер и конкистадор,
потому что он уже начался,
стокрыл, сторук и стодол!
Столько-то в час.
За столько-то метр.
Телеграмма:
«Буду сейчас, ветр»…
(Незамедлительно
начну строфы со слов:
«Я живу в Ветрограде
на тверди его островов…»
И за подписью
спешно поставлю: Р. S.
и легко отстрочу — мол, врывается в окна зюйд-вест…)
Ибо на обещанном
и ожидающемся
Страшном Суду
не в обвинительницы,
не в защитницы,
не в подзащитные,
не в соучастницы
и не в присяжные, —
в свидетельницы
пойду!
Разинули рты
вздыбили кудри и коней
взвихрили складки одежд
статуи
городского нашего ретро
и кричат
каменными
рыбьими
голосами:
ПОПУТНОГО ВЕТРА!
Разносится вдоль порталов по кварталам
гранитное контральто мортале.
А ветр уже гонит волны,
песню поет про дамбу
(музыка и слова собственные),
а ветр колошматит в стекла,
бьет локтями по крышам,
и жесть — послушные птицы,
свежие и ржавые птицы, —
летит вдоль продутых улиц
за бестией продувною.
А ветр хватает деревья
за руки, хвосты и гривы,
ломает черные ветки,
превращая их в сучья.
И многим уже не спится.
Спит Владычица Мышей,
смежив веки,
руки белые раскинув,
где вен реки;
золотистой канителью
перевитая подушка,
этой елочной нитью
женских праздничных волос;
на столе дежурит мышка,
умывается и шепчет,
белорозовый комочек
на границе тьмы и света,
пограничница-хвостунья,
востроглазая прохвостка…
Шут с Обломом строят в ванной
