— Вы замерзли? — спросил он. — Подождите, сейчас будет тепло.
Он вышел на улицу и стал пилить дрова — в котел вмещались только короткие поленья. Козлы стояли на траве под кухонным окном, и я смотрела, как время от времени он выпрямляется, вот вдох глубокий, а теперь таблетку принял. Минут через пятнадцать Клюзнер вернулся на кухню и потрогал батарею.
— Потерпите, прогреется быстро.
Он был очень бледный, белый — напудренный или белилами вымазавший щеки старый Пьеро; как всегда, волосы становились еще белее, глаза голубели и уголки их вздергивались к вискам.
— А что вы принимали? — спросила я.
— Нитроглицерин.
— Надо было возиться с этими дровами, — сказала я, — лучше бы я домой пошла и свитерок надела.
— Если бы я не возился с топором и с молотком, не чинил крыльцо, не пилил дров, не сажал кусты и не таскал воду, я давно бы уже помер, — сказал он легкомысленно. — Еще чашечку чая?
Стало быть, я видела человека, затопившего печь, чтобы я согрелась. Был этот человек мне никто, на тридцать с лишним лет меня старше. Знакомы мы были одно лето. С сердцем ему было плохо, он и вообще-то был тяжелый сердечник, и однако… О чем же я говорю? о чем печалюсь? чего мне еще ждать на этом свете? и чего желать?
— Что это?!
— Отрывки из книги, которую напечатают в XXI веке.
— Откуда ты их взял?
— Не всё ли равно.
— Первая история была и впрямь, о второй ничего не знаю. В ней я уже состариться успел. А ты, случаем, не дьявол? — спросил Клюзнер, резко поворачиваясь к индейцу.
— Да конечно же нет, — отвечал тот, улыбаясь так хорошо освоенной им несловарной разговорной форме русского ответа.
— Слезь с инструмента, — сурово сказал Клюзнер приходящему коту.
Тот покосился было на клавесин, но с рояля соскочил, пометался по комнате, утвердился в ее центре, стал драть когтями зеленый ковролин, издавая утробные вопли.
— Ты рехнулся, что ли? — воскликнул капельмейстер. — Пошел отсюда, кыш, иди на двор.
Кот выскочил на крыльцо, сел, прижмурился, задумался.
Когда он думал, сидел, слегка покачиваясь, словно пребывая в некоем трансе.
Ночью кот-пришелец не пошел на гулянку, остался в доме, лег в ноги, грел, тихо похрапывал, вздрагивал во сне. Иногда кот перебирался под бок, жался к сердцу, сворачивался клубочком на подушке у виска. «На слабое место норовит лечь, лечебный: то на сердце, то поближе к неудовлетворительно работающим мозгам». Ночь вступила в права, стихло под крышей.
Кот спал.
Уснул и временный хозяин его, прошел над его головою влекомый ветром с юга третий украинский фронт облаков, освобождая голубой светящийся свод небесный.
