— Оцеола, друг семинолов, — сказал Гриша.
— А не сын? — спросил Миша.
— «Сиу, — продолжал читать Толик, — дакоты, вороны, манданы, оседжи, понкя, виннебаго, кайова, поуни, атабаски, апачи, навахо, юкки, хока, помо, вашо, юла, пенути, вентун, майду, мивок, хопу, зуни, тэва, тлинкит, хайда, цимшиан, квакиутль, нутка, сэвиш». Черт, что я вам читаю. Я не ту бумажку выкинул, не ту оставил. Это индейцы Северной Америки, а наш говорил, что он из Венесуэлы.
— А на кой ты вообще всё это выписывал? — поинтересовался подливающий в мятой шляпе.
— Дык я писатель, — улыбнулся Толик во весь рот своей чудесной улыбочкой без одного зуба. — Много чего записываю. Вдруг понадобится.
— Ты разве не разнорабочий? — спросила торговка пивом, заинтересовавшись.
— Разнорабочий в настоящий момент, по образованию столяр-краснодеревец, плотником работал, грузчиком и всё такое. Но — писатель. В литературном объединении состою.
— И публикуетесь? — спросили филологи дуэтом.
— Были две публикации. На обсуждении в Союзе писателей рассказы читал. Как же я не тот список выкинул? Но этот я тоже, пожалуй, оставлю, раз он сам остался. Мне один приятель закадычный, тоже разнорабочий, тоже писатель, как за воротник заложит, упреки всяческие говорит, как всем, впрочем, у него стиль такой, у забулдыги: ты, говорит, хитрый, впечатление произвести стремишься, начитанность выказываешь, под Горького косишь.
— А ты косишь? — спросил карлик.
— Разве что отчасти невольно, — отвечал Толик. — Вот, например, на сегодняшний день у меня, как у классика, третья жена и повышенная сентиментальность, всё мне трогательно, всё время всплакнуть хочется.
Туман подступал со всех сторон, уже скрылись купола Исаакия и Спасо-Преображенского собора, померк Никольский рынок, в непроявленную переводную картинку превратилась Фонтанка.
— Опять туман, — сказал один из филологов. — Как в Лондоне. Мы прямо какой-то Пиквикский клуб.
— Мы и без тумана Пиквикский клуб нелепых петербургских фигур, как один знакомый поэт О. выражается, — сказал Толик, присобачивая на спину панцирную сетку броненосца.
Тут открылась за ларьком дверь углового дома, вышла Шанталь.
Толик спросил ее, превежливо раскланявшись:
— Знаете ли вы какие-нибудь индейские имена?
— Вэша Куоннезин, — неожиданно отвечала Шанталь, — Большая Выдра, Пад-уэй-уэй-дус, Мато-дженс, Серая Сова, Анахорео.
От пейзажа остался только ларек с завсегдатаями.
Шанталь пошла по Большой Подьяческой к Садовой, Толик с карликом — на набережную.
