— Решала лярвочка задачку, как два вампира взаимно уничтожаются. И всё путала прямое время и обратное. «Какая ты дура, — сказал ей братец, — сколько тебе долбить: вектор времени у вампиров коррелируется с группой крови. А коэффициент бери табличный в зависимости от времени года. Прекрати ныть, пиши, а то укушу».
Первые два сообщения приняты были на ура, а относительно третьего сделано было лизуну замечание: мол, хотя лярвы нам и свойственники, родство дальнее.
В конце конференции, чтобы подбодрить малюток, экзаменовали полизунчиков.
— Как называется человеческий прибор точного времени? — спросил Старостин.
— Будильник! — выкрикнул подрастающий.
— Неправильно.
— Песочник? — предположил новоявленный.
— Неверно.
— Хренометр… — пролепетал самый маленький и халявенький.
— Молодец!
При слове «молодец» индеец вышел в городе из электрички, а Клюзнер на втором этаже лег спать в своей келейной горенке и зажег зеленую лампу.
— Маленькое всё, маленькое, — бормотал Старостин, устраиваясь на ночлег в пустой собачьей будке для собаки напрокат. — Я-то и должен быть махонький, мне для жития отведен испод дома, подошва его, дно, подполье, перекрытие, все пыльные закуточки под шкафами-диванами, лоскутки темные пространств теневых. Что мы знаем, в ночи родившись?
— Что мы знаем, в ночи родившись? — отлепетал, отшептал ему эхом окрестным весь малый балтийский народец, все бегумки, боженки, поскакушки, шишиги, подпорожные, постни, мостовые, всякий гоблинский фафнир.
Я разучиваю арию c-moll из партиты Баха. Это одна из лучших вещей Баха, очень простая.
Даниил Хармс
Только играя Баха, можно понять всё неудобство этой музыки для души. Сделать жизнь трудной, невозможной — вот его музыка. Он понял сладость противоречия, бессмыслицы, тайны; отсюда нарушение метра, симметрии, любовь к проходящим нотам, остановка на IV ступени, незавершенность кадансов. И, наконец, он пишет совершенно неудобную, неисполнимую ни на каком инструменте — Kunst der Fuge.
Я. С. Друскин
Они поворачивали с Сосновой на Лесную. Гор сказал:
— Сейчас пишу я одну фантастическую повесть под названием «Скиталец Ларвеф».
— Февраль? — спросил Клюзнер.
— Никто не понимал, что это за имя, вы первый догадались.
— Музыка связана с математикой, комбинаторика, гамма от до до до и обратно, — отвечал Клюзнер, следя за прыжками гоняющихся друг за другом по соснам и елям рыжих бельчат.
— Но, — продолжал он, посмеиваясь, — я бы на вашем месте назвал повесть «Ларвеф-Скиталец», как произведение, которым еще Евгений Онегин зачитывался, «Мельмот-Скиталец».
