— Не читал, — сказал индеец.
Они зашли в дом.
— Это твой портрет? — спросил индеец. — Вот на нем ты напоминаешь то ли одного из чак-моолей майя, то ли одного из азиатских божеств, Кетцалькоатля. А это чей портрет?
— Это Бах.
Под полом зашуршало, упало что-то в подвале, покатилось колесиком, ойкнуло, утихло.
— У твоих домовых гости, — сказал индеец.
На самом деле гостевая часть с питьем сосново-игольного эля была завершена, компания, увеличившаяся вдвое, перешла к лекционной части, то ли диспут, то ли симпозиум с сообщениями, одна из любимых тем: «Наши разновидности».
Речь на сей раз пошла о чужеродных завезенных московских домовых: лаврецах и кремлецах. Основывались сообщения на личных наблюдениях, байках, сплетнях и на добытом к случаю вездесущими Хованцем и Из-баула тексте из будущего. Текст был разъединен на кусочки, читали его по очереди, чтобы никто не скучал.
После двух рюмок спиртного, поданного с вазочкой сушек к чаю, оба они одинаково быстро опьянели.
— Я не пью ни огненную воду, ни виноградные вина, — сказал индеец.
— Вот и я не пью, — отвечал Клюзнер, — видишь, мне, точно алкоголику патентованному, двух рюмок хватает, да и сам по себе я без питья слегка навеселе с колыбели, пить смысла нет.
Они заговорили о топорах, Клюзнер принес свои два любимых, заветных, строительных, с особыми рукоятками, а индеец объяснял ему индейские топорики, и даже парочку нарисовал. После чего Клюзнер несколько дольше, чем было необходимо, объяснял ему смысл двух старинных слов, обозначающих степень родства, «вуй» и «стрый», это дяди с отцовской и с материнской стороны, ну, давай, споем наконец маленькую русскую песенку под названием «частушка». И под звуки клавесина исполнили они дуэтом — на два голоса:
По реке плывет топор
с острова Кукуева,
ну и пусть себе плывет,
железяка вуева.
После чего Клюзнер научил индейца скороговорке: «А наши топоры лежали до поры».
Чтобы протрезветь окончательно, они еще раз обошли участок. Три заповедных предмета поразили воображение индейца: маленький дворовый туалет с круглой крышечкой-заглушкой, заброшенный скворечник и тренделка-рукомойник. Особо потряс его рукомойник, известный на Руси всем деревенским и дачным предметец с пупочкой на стерженьке, поддай снизу — сверху потечет: поспешай — руки и помоешь. У индейца долго не получалось, оба они смеялись, но наконец гость натренировался, умылся, и хозяин пошел проводить его на станцию.
— Когда я учился в Париже, — сказал индеец, — я впервые услышал музыку Баха. Я никому этого не рассказывал, тебе расскажу. Считается, что слушателю музыки никакие зрительные картинки воображения не нужны, это неправильное литературное восприятие. Но в одной вещи Баха возник предо мною зримый образ звездный из фламмарионовой астрономии. Я видел…
