— Я ее как-то раз, — всхлипнул Абгарка, — затылком увидел. Ухожу, к воротам подошел — мурашки по затылку пошли, обмер, понял: она! — оглянулся, а она уж посреди двора стоит.
— Точно айсберг, — молвил, кивая, карлик. — А потом правнук отыскался, к нам на работу поступил, увидел, ахнул, да и стал нам про нее рассказывать. Женщина она была рукодельная, кружева плела, белое обожала, дружила с одной белошвейкою. Детей у нее было ни мало ни много шестеро. Мужа обожала и уважала, во всем его слушалась, помогала, не перечила; вот единственно, в чем воспротивилась, — не захотела часов, им купленных, в спальне-гостиной, где стояла кровать (ныне привидение) держать. Прадедушка не стал с ней препираться, повесили часы в комнате младшей дочери, вот той они нравились, циферблат эмалевый, цифры римские, маятник сияющий за стеклом гуляет туда-сюда, золотом поблескивает. А прабабушка время определяла, с одной стороны, по тому, сколько масла в зеленой лампадке сгорело, насколько свечка ночная укоротилась, а с другой стороны, по никелированным шарам своей кровати; по тому, на который шар солнечные лучи из разных окон падают, лунный свет на каком мерцает, узнавала она, который час. Ходили слухи, что, глядя на эти шары, она и будущее могла предсказать.
— Будущее! — горестно выкрикнул Абгарка, вытирая глаза рукавом.
Подошедший к ларьку фотограф Светозаров, выслушав рассказ карлика, спросил:
— Неужели опять кровать видели?!
— Видели, — сказал Мотыль. — Белая. Очень белая. Большая. Блестит. Шарами блестит.
— Ведь это мираж! — воскликнул Светозаров. — Местный, редчайший. Сколько раз караулил, не показалась она мне. И ночевал на галерее белой ночью, и к грозе приход свой подгадывал, и к равноденствию, и к солнцестоянию — не угадать. Какое невезение. Какое невезение. Не понимаю системы явления.
— Ведь это не система, — сказал Абгарка убежденно. — Это прабабушкина кровать.
— Может, она к годовщинам наводнений показывается? — предположил Толик. — Надо по календарю проверить, о наводнениях старых справки навести. В своих календарях я кроватные дни помечал, календари старые с заметками храню; я погляжу.
Светозаров на четырех клочках газетных полей написал свой номер телефона, раздал клочки фабричным.
— Я ведь здесь недалеко, добегу, только позвоните. А долго мираж кровати удерживается?
— Не знаем, — отвечали очевидцы квартетом.
И карлик пояснил:
— Когда она является, мы словно обмираем, долго ли стояли, на нее глядя, неясно, то ли пять минут, то ли сто двадцать.
