Красноармеец молчит. В полосе бомбежки, где еще не рассеялись дым и пыль, начинают хлопать мины. У станции мины молотят особенно настойчиво. Там же стучат пулеметы и бахают винтовочные выстрелы.
- Там есть разбитые вагоны, - кричит нам вдогонку красноармеец.
Мы бежим вдоль составов. Из какого-то окопа справа слышится голос:
- Сатурн... Сатурн... Алло, Сатурн...
Как назло нам попадаются все закрытые вагоны. И мы бежим дальше, еще дальше. Наконец дорогу преграждает глубокая воронка от бомбы. Возле нее вагон со срезанным углом и на развороченной щебенке ворох золотистого зерна. Мы бросаемся к вороху и нагребаем зерно в мешки. Павел тяжело дышит. В спешке я не успеваю разглядеть, что это за зерно. Кажется, рожь, от нее идет тонкий, щекочущий ноздри запах. В голове мелькает счастливая мысль, как обрадуется мать, когда я принесу это зерно домой. И тут, вскинув глаза, я вижу, как метрах в пятидесяти от нас спереди из-за вагонов выходят немцы. Три настоящих немца в зеленых мундирах с засученными рукавами и автоматами у живота. От неожиданности я растерялся и не знаю, куда деваться. Павел с силой дергает меня за полу пиджака и ныряет под вагон. Из кустов на насыпи справа вдруг длинно строчит автомат. Один из немцев оседает и валится на шпалы. Двое других, отстреливаясь, кидаются назад за вагоны. Из-за насыпи раздаются еще выстрелы, за вагонами отвечают, поднимается отчаянная трескотня. Схватив свои околунки, пригинаясь, мы бросаемся назад по водосточной канаве. За насыпью хлопают винтовочные выстрелы, сзади трещат автоматы, над головами посвистывают пули. Напротив места, где мы сидели с красноармейцем, нас настигает тонкий нарастающий вой и - трах! - раздается резкий сухой разрыв. И сейчас же трахает еще сзади над вагонами, за насыпью, и пошло рваться то там, то здесь, со всех сторон.
- Мины, - задыхаясь, шепчет Павел и, волоча за собой мешок, ползет по насыпи и сваливается в траншею.
Я ныряю за ним и с облегчением перевожу дыхание. Траншея - это почти спасение, здесь и мины, и бомбы не сразу достанут. Мы проталкиваемся с мешками до ответвления, ведущего в щель, где в прежней позе, пригнувшись и выглядывая из укрытия, стоит наш знакомый караульный с винтовкой. Здесь Павел останавливается, дальше идет открытое поле.
- Давай передохнем, - беззвучно, одними губами произносит Павел.
Мы приседаем на корточки друг против друга и я близко вижу бледное, без кровинки лицо и темные, с пристальным, как бы спрашивающим взглядом, глаза, вижу его судорожно вздымающуюся грудь, и мне становится ужасно жалко его.
