Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант] | страница 49

На том передача закончилась.

— Это, что, и есть ваш лидер? — спросил я.

— Угу, — ответил Утятьев, разливая по стопкам самогон.

Больше я ничего не сказал. И он ничего не сказал. Опять-таки тут нет никакого криминала. Ведь интонация не в счет.

Из ванной появился Костя, перепоясанный полотенцем. Был он чист, розов и излучал безграничное довольство. Предложенную Утятьевым стопку выпил махом, не чинясь.

— Опять Кирпичов выступал? — спросил Костя, мотнув головой в сторону телевизора.

— Ну да, — подтвердил Утятьев.

— Небось насчет повернуться лицом к человеку?

— Точно, — сказал я. — А как вы угадали?

— Ну, это дело нехитрое. Мне другое интересно. Если от них требуют повернуться лицом к человеку, то каким местом они к человеку повернуты сейчас? А? Вы не подскажете? Только боюсь, у них и лицо-то не шибко отличается от того самого места. И как их ни поворачивай, ничего отрадного не увидишь. Вот что меня как человека волнует.

— Ты, Костя, когда-нибудь точно достукаешься со своим длинным языком, — проворчал Утятьев.

— Ну, если на меня стукнут, тогда, конечно, достукаюсь, — беззаботно согласился тот, закуривая папиросу.

Интересно, на что Костя намекал? Не хочется думать, что меня арестовали вместо него. Готов допустить, что из больницы могли выпустить по ошибке Альфегу вместо меня. Но чтобы здесь, в этой камере сидел Альфега вместо меня, который вместо Кости, это уже вряд ли возможно. Согласно принципу Оккама такую гипотезу следует отсечь.

По телевизору стали передавать избирательную кампанию среди кандидатов в дворники по 2-му Советскому району. Один за другим появлялись на экране дюжие молодцы, и каждый монотонно обещал своим избирателям бороться за чистоту на вверенных ему улицах. Каждого спрашивали, будет ли он посыпать снег солью. Каждый отвечал, что ни за что в жизни.

— Может, вырубим эту чушь собачью? — зевая, предложил Костя.

Утятьев молча выключил телевизор и разверстал остатки самогона.

— Елпидифор Трофимыч, я забыл спросить, — начал Костя. — Как там, в Москве, насчет фондов?

— А как всегда, — ответил Утятьев. — Триста пятьдесят и ни минуты больше.

— Мра-а-ак, — протяжно сказал истопник. — Боже мой, ну когда этот бардак кончится, в печень, гроб и трех святителей…

— Должен соображать, не маленький, — отрезал начальник. — Страна большая. На всех не хватает.

— Нет, ну как вам это понравится? — обратился Костя ко мне. — Вот вы человек свежий, рассудите, пожалуйста. В году, как известно, триста шестьдесят пять дней, пять часов, сорок восемь минут и сорок шесть секунд, не так ли?