Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант] | страница 17

— Извините, я не совсем понял.

— Слушаю вас, — поднял глаза чиновник.

— Тут написано, я обязуюсь не разглашать. Но мне разглашать нечего, я ничего такого не знаю.

— Тем лучше, — без тени юмора ответил тот. — Значит, подписывайте смело.

— А что это за статья Уголовного кодекса, нельзя ли ее прочесть?

— Разумеется. Пойдите в библиотеку, возьмите и прочтите.

— А у вас нету?

— Нету. Не мешайте работать, гражданин.

— А тут написано же. Что я предупрежден.

— От двух до десяти, — сказал чиновник.

 — Извините, не понял.

— За разглашение дают от двух до десяти лет, — пояснил он.

— Большое спасибо, — поблагодарил я и, примостившись с краю стойки, заполнил бланк, подписался, проставил число.

— Неужто бывает, что разглашают? — озабоченно поинтересовался я, отдав бланк и получив свой паспорт.

Честное слово, я не хотел его обидеть. Но похоже, он превратно меня понял и уставился в упор свинцовым служебным взглядом.

— Вы свободны, — процедил он сквозь зубы. — Ясно? И не советую хулиганить.

Чутье подсказало мне, что лучше не оправдываться и не извиняться, а удалиться подобру-поздорову. Так я и сделал.

Первым долгом я отправился покупать газету взамен конфискованной. Киоск оказался завален прессой — «Трибуна люду», «Нойес дойчланд», «Морнинг стар» и «Юманите».

— На русском газеты есть? — спросил я.

— «Кривоградская правда» кончилась, — ответил седенький щуплый киоскер.

— А из центральных что-нибудь?

— Не бывает.

— Как так не бывает?

— А так. Не завозят.

Тогда я с запозданием сообразил: не все ли равно, в какую газету завернуть носки. Купил «Морнинг стар» и пошел искать Утятьева.

Тот ждал меня, как договорились, возле справочной.

— Ну что, порядок? — спросил он.

— Более-менее. Только вот газету почему-то отобрали, — пожаловался я. — Обыкновенную советскую газету «Известия». Не знаю, что и подумать.

— Ты поменьше думай, — посоветовал Утятьев. — Чем меньше думаешь, тем веселее живется.

Этим он снова напомнил мне чудака Альфегу. Тот любил повторять, что во многой мудрости многая печаль. Странно. Я ведь не чувствую себя особенно печальным.

— Ну, пошли, — скомандовал Утятьев, подхватывая стоявший на полу портфель. — Надо еще на службу успеть.

Мы вышли из аэровокзала и пристроились к очереди на стоянке маршрутных такси.

— Вообще-то странные у вас, в Кривограде, порядки, — проворчал я. — Таможня какая-то, словно мы из-за границы приехали. Да еще подписку о неразглашении берут. Что тут разглашать, кому разглашать, ничего не понимаю.