Солдаты стояли, направляя дула автоматов на людей в черном. У солдат были гладко выбритые лица, начищенные ботинки. Они перемигивались друг с другом, шутили, смеялись.
Бакы всегда вглядывался с жалостью в седых людей с тяжелой походкой, похожих на этих в черных робах. Ему казалось, что они пережили тысячи страхов, бессонных ночей, испытали всякие ужасы совести, унижения и другие нечеловеческие муки. Он вглядывался в их изрезанные морщинами лица, словно осыпанные солью, выдубленные солнцем и морозом, и стыдился своего чистого лица.
Стволы автоматов подали знак опуститься. И люди в черном, как овцы безмолвные, кротко, послушно опустились на корточки.
— Общество умеет усмирить своих строптивых детей!
Должно быть, дали «вольно», заключенные вдруг ожили. Постепенно стали вырисовываться не совсем уж безобидные, не совсем уж одинаковые лица. И неприязнь Бакы к солдатам сменилась неприязнью к этим людям. Среди других выделялся крепкий пожилой человек с массивным черепом, насмешливыми глазами, державшийся уверенно-развязно.
— Зубр! — услышал Бакы за спиной голос соседа в подтяжках.
Другой, щупленький, с шерстью под шеей, был лакейски угодлив. Третий паясничал. Четвертый держался особняком. Во всем его облике сквозило страдание.
— Иногда и невинного человека могут сгноить. Много в стране несправедливого!
Остальные сидели к ним спиной. Один из них казался слащавым, другой — гадливым. Они заигрывали с пятым, который противоестественно ломался.
— Козел!
Подъехала машина с высокими бортами, столбом подымая пыль. Заключенных подняли и посадили в кузов. Приказали опустить лица. По углам встали четыре солдата, и машина поехала в сторону миража вдали. Мираж — высокие тенистые тополя в тихой сверкающей воде, лодки, плывущие из тени в тень.
Скоро и поезд тронулся. Соседи заняли свои места. Послышалось, как полилась вода на раскаленные шпалы. Занавеска снова затрепетала. Бакы прикрыл лицо книжкой.
Он предвидел, что рано или поздно будет эта остановка, и тогда придется ему кое-что твердо для себя решить, чтобы не оказаться среди высаженных из поезда, как тот невинный страдалец.
Надо впредь быть осторожным! Надо быть осторожным! — твердил в нем упорно кто-то под стук сердца и колес.
Другой с таким же упорством возражал первому: трус! трус! Надо броситься в полноводное, яростное море жизни с непреклонностью!
Первый: много дурных соблазнов вокруг. И в себе еще откроешь дурные наклонности. Ты себя наставляешь сейчас на верный путь, ты даешь обет!
